Крейсер мчится вперед, точно на таран! Вражеским линкорам не до эсминцев: уже и средний калибр гремит по обезумевшему русскому кораблю.
Да и далеко они. Двадцать миль под чужим огнем – многовато, можно до рубежа атаки и не дожить. Тем более, появления греческого отряда ждали, и навстречу выдвигаются четыре эсминца типа «сольдати». Послабей «Георга» с «Ольгой», погрозней пожилых «Аэтосов».
Красивые корабли! Дымоводы от котлов собраны в одну трубу, та лихо заломлена назад, четыре орудия собраны в двухорудийных башнях, одна на носу, другая на корме. Во всем облике стремительность, так это и есть самые быстрые эсминцы Италии, если считать не узлы по справочнику, что выжаты на испытаниях, а те, что виданы в море, в бою. Драться с ними можно, прорваться мимо них к линкорам нечего и думать, зато до крейсеров всего десять миль. Можно пускать торпеды, дойдут. Если бы целью было напугать, заставить сломать строй, Теологос так бы и поступил, но его атака – часть главного удара. А потому цель – подранок, «Тренто». Ему отбиваться нечем, значит, достаточно выдержать огонь идущего рядом «Триесте» – и надеяться, что-то из больших может отвлечься от русских, выскажет неодобрение главным калибром…
Даже если удастся на пять минут отвлечь от «Фрунзе» восьмидюймовки «Больцано» – риск оправдан.
Теологос опустил бинокль.
– Приказ по отряду. Атаковать крейсер «Тренто», имея следующее построение…
Тонкий корпус эсминца дрожит в предвкушении решительного боя, турбина выдает полные обороты. На мачту взлетает сигнал – ради славы. Теологос всегда мечтал остаться в истории рядом с доном Хуаном Австрийским, Тегетгофом, Нельсоном, Того. Поначалу подумывал обокрасть двух последних, поднять: «Отечество ожидает, что каждый исполнит свой долг». Холодно так, чисто по-британски… Не для греков.
Спасибо русским, надоумили – сыграв гимн его Родины. Теперь флаги, что вьются на мачте эсминца, повторяют одну из строчек гимна. Так – правильней. Британский сигнал никто не стал бы дублировать, а теперь флаги вьются над каждым кораблем.
«Свобода или смерть!»
Эсминцы разбрасывают из-под острых носов пену, на палубах ворочаются многотрубные торпедные аппараты, чехлы с орудий сняты уже давно.
Русские и итальянцы воюют почти полчаса. По меркам сорокового года – вечность. Пора и грекам показать, на что они способны.
12.50. Фессалия, близ Ларисы
От аэродрома до моря – едва три десятка километров, «Фрунзе» своими аэродинамическими снарядами дотянулся бы. Поле уставлено самолетами. На небольшой площадке собрались четыре эскадрильи – чуть не половина всей греческой авиации. Здесь и свежие, не успевшие схватиться с врагом, части – и те, кто только что вел бой над Афинами. Второй вылет будут делать отсюда. Сейчас они стоят у своих машин: у тяжелых, точно им фюзеляж топором рубили, «Бленхеймов», у остроносых, по-истребительному зализанных «Бэттлов». Те самые самолеты, что летом не смогли отстоять Францию, осыпались с неба, как лепестки с отцветших яблонь Фландрии…
Пока к самолетам подвешивают бомбы, пока заряжают пулеметы, есть время выкурить сигарету, сказать пару слов тем, кто не был в бою. Вот делится соображениями пилот двухмоторного бомбардирощика:
– Они от бомб уворачиваются, – говорит, – и ловко. Держишь курс, бомбардир бросает серию, большой палец кверху показывает: мол, хорошо пошли! Так итальянец, сволочь, руль перекладывает. Пока бомба с трех тысяч падает, даже линкор от нее увернется, хоть он и здоровый. И из «минизини» лупит так, что только держись, но мы все целы. Дырки в плоскостях не в счет… Сейчас еще разок попробуем. Как, бомбардир?
Штурман смотрит на огонек сигареты, бормочет под нос:
– Гвоздики… Чертовы похоронные цветы… А?
– Говорю – попробуем до макаронников дотянуться? Если морячки их стреножат, пойдет другая забава.
Штурман отбрасывает сигарету.
– Если не стреножат – тоже. Есть мысль.
– Ну-ка…
– Просто все. Если бросать не с трех тысяч, а с бреющего, хрен они увернутся. И можно брать не мелочь россыпью, а одну большую. Тысячу фунтов! Думаешь, они такое – переживут?
– А мы? Мы такое переживем?
Штурман не ответил. Достал из кармана пачку сигарет, покрутил в руках, сунул обратно.
– Я вниз смотрю, – сказал. – Почти все время. А внизу Пирей… Черный весь, только красное пробивается. Город словно цветами засыпали. Гвоздиками – знаешь, такие багровые? Как могилу. У меня там все… А мы по небу гуляем, где зенитки не страшны! В игрушки играем: наши бомбы мимо, их снаряды, те, что в нас – тоже. По-настоящему – слабо…
Вокруг собрались другие летчики: пилоты, штурманыа, бортстрелки. Афины и Пирей – шестая часть населения Греции. Летчики редко выходят из сельской глубинки.
– Самим Афинам досталось меньше, – сказал кто-то. —Горы от снарядов прикрыли. Некоторые кварталы – целые. Ну, почти…
Мало какой город в двадцатые-тридцатые годы вырос больше, чем Афины. Беженцев из Малой Азии надо было где-то селить. Новые кварталы росли, как на дрожжах – о том, чтобы строить их из бетона и камня, и речи не шло. Таким домишкам и попадания не надо, ударной волны от пятнадцатидюймового снаряда вполне достаточно. А после снарядов пришли пожары…
Историки подсчитают: Афинам и Пирею досталось не больше, чем Лондону в худшие дни сентябрьских бомбежек. Пожалуй, примерно столько же, сколько Ковентри.
Только почти миллион греков вдруг оказался вычеркнут, оказался для остальной страны в сером тумане между жизнью и смертью. Как солдаты на войне, как моряки в море…
К ним спешат на помощь – не только из Салоник. Там, куда не дотянулась железная дорога, и нельзя было послать санитарно-спасательный поезд – формируют автоколонны.
А еще за них мстят.
Над ангарами, над бетоном взлетной полосы, несется сигнал.
– Общий удар! Повторяю, общий удар!
Командир эскадрильи «Бленхеймов», майор Анастасакис, ставит задачу:
– Мы наносим удар по линейным силам противника. Высота три тысячи… – он выдерживает взгляды своих летчиков. Продолжает. – Моряки уверяют, что русские хорошо поколотили один из линкоров. Еле ползает, с трудом управляется. По этому – не промахнемся! Там рядом, правда, есть еще один, совершенно целый, и при нем крейсер, но это цели наших товарищей.
Три минуты спустя «Бленхеймы» выруливают на взлет.
Три минуты. Шесть залпов «Михаила Фрунзе»!
12.52. ЛКР «Фрунзе», главный коммуникационный коридор
По верхней палубе под огнем восьмидюймовок прогуливаться будет только самоубийца – тем более, есть куда более безопасный способ пройти корабль с носа до кормы. Способ этот именуется главным коммуникационным коридором. Название длинное, суть проста: бронированный короб с ка-
белями и трубопроводами, что тянется под главной палубой от одной надстройки до другой. Человеку там в рост не выпрямиться, но пролезть можно везде, ведь кому-то нужно чинить это хозяйство. На боевом корабле сломаться может все.
«Норой» коридор зовут оттого, что
