Она медленно прошла по посыпанной песком дорожке, а длинная тень ее падала на траву, где то и дело вспыхивали в лунном свете алмазные капли росы. Она вовсе не напоминала удачливого жнеца с цветами на шляпе под руку со своей подругой. Она шла, как больная старуха, прятала свою устрашающую косу в складках черной мантии, а вокруг нее вились совы и летучие мыши.
В эту ночь капитанша лежала без сна и услышала, как кто-то стучит по откосу окна. Она села в постели:
– Кто стучит?
И если верить старикам, Смерть ей ответила, тихо и робко:
– Это я стучу. Смерть.
И тогда капитанша вскочила с постели и распахнула окно. Она увидела светлые тени сов, увидела черные стремительные стрелы летучих мышей, почувствовала знобкую ночную прохладу, но Смерть она не увидела.
– Входи же, – сказала она негромко. – Входи, подруга и избавительница! Почему ты так долго не приходила? Входи же и освободи душу моего сына. Я звала тебя, ждала, что ты придешь и избавишь его от мучений.
И тогда Смерть проскользнула в дом. Она обрадовалась, как может обрадоваться свергнутый король внезапно возвращенной ему на старости лет короне, как может обрадоваться ребенок в предвкушении новой игры. Подумать только, ее приглашают в дом!
На следующий день капитанша сидела у постели умирающего сына и рассказывала ему, как радуется душа освобождению от телесной оболочки, какое блаженство ждет ее там, в небесах.
– Не думай, что они там бездельничают, – сказал она, – они работают. И еще как! Какие там художники, сынок! Какие художники! Когда ты окажешься среди них, кем ты станешь? Как ты думаешь? Одним из скульпторов, которые без долота и резца создают розы и лилии? Или художником, подбирающим краски для закатного неба? Наверное… и каждый раз, когда солнце будет садиться, я буду смотреть и думать – это же мой Фердинанд! Кто же еще может нарисовать такую несказанную красоту?
Подумай, дорогой мой мальчик, как много надо увидеть, как много надо сделать! Подумай обо всех семенах, которые надо пробуждать к жизни каждую весну, подумай об осенних штормах, которыми надо управлять, иначе они разнесут все на куски. Подумай о снах, о миллионах снов, которые надо навеять людям! И, наконец, подумай, как они летают, наши души! Как они летают, свободные и счастливые, среди бесчисленных миров, созданных Господом…
И вспомни меня, мой мальчик, когда ты увидишь всю эту красоту. Ведь твоя бедная мать никогда и ничего не видела, кроме нашего Вермланда.
Но настанет миг, и ты предстанешь перед Господом нашим и попросишь, чтобы Он подарил тебе один из тех миров, что кружатся во вселенной. И Он, конечно, тебе не откажет. Когда ты полетишь туда, увидишь, что там темно и холодно. Скалы и пропасти, и больше ничего. Ни цветов, ни зверей. Скалы и пропасти. Но ты же попросил Бога, чтобы Он подарил тебе этот мир! И ты начнешь работать. Ты принесешь туда свет и тепло, посадишь траву и деревья, расселишь соловьев и ясноглазых газелей, ты возведешь холмы, устроишь красивые водопады и посадишь на равнинах ярко-красные, краснее не бывает, розы. А когда и я умру, Фердинанд, когда моя душа замрет в ужасе перед дальней дорогой, перед разлукой со знакомым краем, ты уже будешь ждать меня за окном, Фердинанд, в сверкающей золотой карете, запряженной райскими птицами.
И моей бедной, измученной душе будет оказана честь: ее пригласят сесть в эту карету, рядом с тобой. И когда мы подлетим к далеким мирам, которые с каждой минутой будут становиться все прекраснее и прекраснее, я спрошу тебя: не пора ли остановиться, мой Фердинанд? Вот здесь или вон там, правее?
А ты тихо засмеешься и натянешь невесомые птичьи вожжи. И наконец, окажемся мы с тобой в самом маленьком, но самом лучшем из миров, который человек в земной оболочке даже не может представить, и ты остановишь карету перед сверкающим замком и пригласишь меня в прибежище вечного счастья. Там кладовые битком набиты, и в комнатах за книжными шкафами не видно стен. И еловые леса не заслоняют мир – из своего окна я вижу лазурное море и залитую солнцем степь. И тысяча лет проходят там, как один день…
И Фердинанд умер, окруженный светлыми видениями, с улыбкой на устах, предвкушая вечное блаженство.
И даже моя бледная подруга, Смерть-избавительница, призналась себе, что никогда не встречала ничего подобного. Конечно, кое-кто плакал, но сам-то покойный светло улыбался! Кому? Старухе с косой, присевшей на край его постели!
Мать приняла его последние вздохи как сладчайшую, неземную музыку. Она боялась, что Смерть не решится завершить свою работу, но когда все было кончено, в уголках глаз ее выступили слезы счастья, и горячие капли упали на медленно коченеющее лицо ее любимого сына.
Ах, как чествовали мою бледную подругу на похоронах! Если бы она решилась показаться людям, шла бы в медленном танце впереди всех, щеголяя беретом со страусовыми перьями и золототканой мантией. Но нет, не решилась она форсить – сидела на кладбищенской стене в своей старой черной накидке, старая и сгорбленная, и смотрела на прощальную процессию.
И процессия была необычной. День выдался замечательный, сияло солнце, голубое, с легкими облачками небо никак не наводило на грустные мысли. Собранные снопы на полях терялись за горизонтом, астраханские яблоки в саду налились прозрачным жемчужным сиянием, а в цветнике у звонаря пышно цвели георгины и зорьки.
Необычной, очень необычной была процессия, медленно движущаяся в липовой аллее. Перед гробом шли дети и рассыпали цветы. Цветы были и на крышке гроба, в таком количестве, что самой крышки даже видно не было. Никто не пришел в черных одеяниях, никаких траурных лент, никаких белых накрахмаленных воротничков. Такова была воля капитанши: она не хотела, чтобы того, кто умер в радости, провожали в счастливый путь с мрачной торжественностью. И процессия больше была похожа на свадебную.
Рядом с гробом шла Анна Шернхёк, ослепительно прекрасная невеста покойного.
Она надела свадебный венок, фату и длинное белое, отливающее серебром шелковое подвенечное платье со шлейфом. Она шла венчаться с умершим Фердинандом.
За ней шли парами старые дамы и статные мужчины. Все женщины надели блестящие броши, жемчужные ожерелья и золотые браслеты. Прически со свисающими локонами, на головах – шелковые кружевные тюрбаны с эгретками[36], а на плечи наброшены тончайшие шифоновые платки, не закрывающие пестрые шелковые платья. А стоило посмотреть на мужчин! Белые жабо, цветные фраки с блестящими пуговицами, атласными лацканами и высокими воротниками! А чего стоили расшитые
