Пауза.
Московские легионеры застыли напротив шведских наемников.
Секунд на десять, не больше.
Именно это время было необходимо для того, чтобы зарядить 3-фунтовые «Единороги» дальней картечью.
Бах! Бах! Бах!
Окутался весь фронт беглым залпом трех с гаком десятков орудий.
Далековато для картечи. Но она дальняя… да по пехоте.
Пауза.
Полковые орудия стали перезаряжаться.
— Атакуйте! Атакуйте! Чего вы ждете? — крикнул Карл достаточно громко, чтобы его услышали. — Они же расстреляют вас!
Мгновение. И шведская пехота пришла в движение. Коробки пикинеров и мушкетеров медленно пошли вперед, ощетинившись пиками. Но выйти на дистанцию действенного огня им не удалось. Линейная пехота легиона открыла огонь. Компрессионные пули давали довольно существенное преимущество в дальности, а бумажные патроны — в скорострельности.
Залп.
Залп.
Залп.
Залп…
Перемежаемые беглой стрельбой 3-фунтовых «Единорогов».
Шведская пехота замерла.
Заколебалась.
Психологически очень сложно идти по трупам своих товарищей, многие из которых еще не совсем умерли. А местами даже стонут и матерятся. Да еще под таким плотным обстрелом.
Залп.
Залп.
Залп.
Работали легионеры словно механизмы.
Очередной удар полковых орудий.
И шведская пехота побежала. Даже у ее высокой стойкости есть технические пределы. Карл же молча развернулся и поскакал прочь — в Новгород. Битва была проиграна.
Глава 4
28 мая 1607 года, Новгород
Новость о разгроме Карла взбудоражила город до самых его основ. Тем более что король не стал задерживаться и, собрав остатки собственно шведского гарнизона, отправился к Нарве. Как говорят — собирать новую армию. На хозяйстве осталось только три князя: Иван Михайлович Воротынский, Андрей Васильевич Трубецкой и Андрей Васильевич Голицын. Яркие и видные представители Смутного времени. Те самые, что состояли в Семибоярщине. Впрочем, это знал только Дмитрий. Для остальных они были либо предатели, либо оппозиционеры, сражающиеся за правое дело. Тут все зависело от личных воззрений того, кто оценивал.
Вот эти трое и сели в крепости Новгорода при личных дружинах. Плюс — кое-кто из числа новгородских сторонников. Небольшие силы, прямо скажем. Отступать было некуда. Карл ясно дал понять: не удержат город — потеряют голову. А после того, что они увидели там, под Валдаем, уверенности в своих силах у них не было… Совсем… Особенно теперь, когда ушли шведы. С ними-то они, может, и продержались. Без них — оборона превращалась в прекрасный способ разозлить медведя перед обедом. Его обедом.
Горожане волновались.
«Шведский выбор» уже не выглядел таким интересным и перспективным. Да и угрюмое настроение князей было прекрасно видно. Люди предвкушали страшный разгром, который учинит сын Ивана Грозного. И думали, как поступить. Бежать ли из города или пойти — повиниться? Так и колебались…
Выбор помог сделать сам Дмитрий.
У него еще остались верные люди в Новгороде, которые вышли навстречу и сообщили об обстановке. Поэтому государь император выводил войска к городу не в боевом порядке, а в походном. Да с песнями. Словно не на приступ идут, а к своим владениям подходят. Но в сам Новгород входить не стали. Даже в посад. Разместились лагерем в наиболее удобном месте.
Спустя три часа прибыли переговорщики.
Три угрюмых князя и пять крупных купцов.
Подъехали. Спешились. И, понурив голову, направились к тому месту, где отдыхал Дмитрий.
В силу нежелания отягощать обоз излишним хламом, там было только самое необходимое. Даже для государя императора везли минимум. Личный повар с изящной посудой и резным обеденным столиком? К чертям! Вместо этого Дмитрий питался от походных кухонь, заодно снимая пробу. В какой сегодня откушает — поди угадай. И отравить крайне сложно, и повара с интендантами в напряжении, и легионерам приятно. И так во всем. Единственным преимуществом была просторная штабная палатка, да и то происходящая из должностных особенностей, а не права крови. Вот туда и вошли эти горемыки.
Спартанские условия. Минимум мебели, да и та вся складная, чтобы легче и проще перевозить.
— Ну что, граждане алкоголики, хулиганы, тунеядцы… — начал было говорить Дмитрий и осекся. Все семеро выпучили глаза. Что и не удивительно. Ведь Дмитрий вроде и на русском говорил, а кроме междометий не сказал ни одного понятного им слова. — Явились, значит, — продолжил он, решив не завершать напрашивающуюся фразу.
— Явились, — тихо сказал Голицын, вздохнув.
— Сдаваться?
— Сдаваться.
— Это хорошо. Это правильно. Воевать со своими — тухлое дело. А ведь реши Новгород принять бой, я был бы обязан отдать его своим легионерам на три дня для разграбления и насилия. Представляете, что от него осталось бы? Одна польза — детей через девять месяцев народилось бы много. Вряд ли хоть одна подходящая женщина ушла бы без внимания. Но негоже так поступать со своими… если они, конечно, свои, а не притворяются.
— Свои, свои, — охотно закивали купцы, проигнорировав хмурые лица князей. Описанные Дмитрием перспективы их совершенно не обрадовали. И ладно бы жен да дочерей всех обесчестили. Это хоть и обидно, но не смертельно. Но ведь и все, что нажито непосильным трудом, разграбят. По миру пустят! А вот это уже смерти подобно!
— А вы что такие хмурые? — усмехнулся Дмитрий, глядя на князей. — Али не рады доброму возвращению города в лоно родной державы?
— Рады, — произнес Трубецкой. — Но мнится мне, нам ты измены не простишь.
— Ты прав. Не прощу. Любое дело должно награждать: доброе — добром, злое — злом. Вы изменили и мне, и державе. Врага на землю нашу привели. Ворота убедили открыть. За такое надобно на кол сажать или на суку вешать. Как разбойников, коими вы и являетесь. Слышали ли, что я лишил вас всех титулов и имущества, конфисковав его в пользу казны?
— Слышали, — хрипло шепнул Воротынский.
— По уму вас и весь ваш род надлежало бы вырезать и бросить в овраге. Дабы стали уроком для тех, кто впредь попытается смуту в державе мутить да людей баламутить. От этой византийской скверны надобно избавляться самым решительным образом. Но я все же хочу дать вам шанс. Вам и вашим людям. Впрочем, все по порядку. Итак. Город. Он совершил предательство. За это на него накладывается вира — двести тысяч рублей серебром.
— Сколько?! — ахнули купцы.
— Пятьдесят тысяч в течение трех дней. Остальное будете завозить мне на три последующих Рождества равными долями. Вопросы?
— Но… почему так много[51]?
— Если город не доволен, я отдам его на разграбление легионерам. Предательство требует сурового наказания. Чтобы впредь вам не хотелось вот так вот бегать. И я еще милостив. Изначально я планировал потребовать пятьсот тысяч и женщин моим легионерам на три дня, да каждому свою, да чтобы не старше двадцати лет[52]. Но решил смягчить свой гнев. Еще вопросы?
— Какими монетами платить?
— Все равно. Можете и не монетой, а серебряными изделиями, посудой или еще чем. Главное — серебром. И постарайтесь не
