Северин думал о Натане Майере, вспоминая похороны доктора Конрада. Мысленно рисовал его высокую ширококостную фигуру и злобно поджатые губы — таким видел он Натана в холодный сумрачный вечер, когда тот шел рядом с Карлой среди скорбящих. Его вид заставил Северина посочувствовать женщине, еще недавно бывшей его возлюбленной. Тонкая грация Карлы казалась изломанной усталостью и самоотречением рядом с пышущей здоровьем статью спутника. С тех пор их дороги ни разу не пересекались, даже когда Карла переехала и начала управлять винным рестораном на темной улице. И вот как-то раз они с Майером встретились в маленьком кафе на набережной Влтавы. Северин теперь заглядывал туда перед сном, после вечера, проведенного со Зденкой, когда в голову лезли предательские и малодушные мыслишки. Ему опять стало необходимо после прощания с девушкой пробыть по меньшей мере час наедине с собой, вдали от ее нежных ласк, унимая тоску, что, как раньше, кольцом сжималась вокруг него. Отпуск заканчивался. Впереди ждала тусклая, чахоточная осень. Вновь начнется безотрадное прозябание в конторе, где дни, как стены, громоздятся один на другой, оставляя жизни лишь узкую щелку. Когда Зденка шла рядом, он безмятежно сиял, чувствуя тепло ее руки и слушая красивый голос подруги, рассказывающий о счастье ее любви. Но вместе с утренними туманами, предрекающими конец лета, вернулось беспокойство. И он, как в самом начале, с кривой усмешкой поглядывал на Зденкину светлую головку, льнущую к его груди. Она уходила спать, в окне гас свет, а он впивался зубами в мясо на кончиках пальцев. Потом метался по улицам, и фонари преследовали его узкую тень на булыжниках мостовой.
В кафе он опускался за столик у окна и отдергивал занавеску. Небо застила чудовищная громадина «Рудольфинума», над ней красными фонарями мерцали августовские звезды.
В одну из таких ночей Натан Майер заговорил с Северином. Он довольно долго наблюдал за молодым человеком из-за газеты, которую читал, задумчиво кривя рот и стряхивая длинными пальцами сигаретный пепел в латунную пепельницу. Поначалу Северин отвечал скупо и угрюмо. Он чувствовал себя не в своей тарелке, и ему претило, что с него не сводят глаз. Но это длилось недолго, и вскоре он сидел и зачарованно слушал Натана, нежданно-негаданно решившего излить ему душу. В маленьком зале кафе никого не было, только официант, притулившись в углу, посапывал во сне да из салона по соседству доносились возгласы игроков и шлепанье карт. Разговор вышел престранный. Голос Натана обжигал слепой и враждебной яростью одиночества, сочился ядом, опустошающим сердца увечных и безумных, источал ненависть ко всему свету. Озлобленное неверие в добро и в величие мира, беспощадные насмешки заносчивого сокрушителя истин поднимались из глубин его сознания и срывались с губ, дрожащих и влажных. Хриплым, лающим шепотом внушал он Северину:
— Мы все, приехавшие издалека, из России, немного химики. Дома у меня столько динамита, взрывателей и прочего, что можно высадить в воздух целую улицу. Но так поступают лишь дилетанты. Есть средства потоньше да получше: их и полиция одобрит, и закон поддержит… Вы когда-нибудь заглядывали в мой ресторанчик?
Северин ушел от ответа. Он посмотрел в серые лукавые глаза Натана, и вдруг ему все стало ясно без дальнейших объяснений. Его охватил страх перед этим человеком, незаметно пытавшимся похитить его душу.
— На позапрошлой неделе застрелился один юный герр, — продолжал русский. — Он обчистил кассу в своем банке ради того, чтобы пить у меня шампанское и спать с Миладой. Я видел его тело на анатомическом столе… Мальчишка, ему едва-едва двадцать исполнилось. У его матери, когда она узнала, случился удар. И это только начало. Я знаю их всех, тех, кто ходит в заведение. Наблюдаю за ними, когда они того не ждут, во тьме, у дверей…
Последовала пауза, во время которой Северин не проронил ни слова.
— Я сам придумал название этому месту, хорошее название, притягательное — «Паутина».
Северин встал. К горлу подступил комок, перед глазами все поплыло. Коротко стриженная голова Натана тонула в сигаретном дыму, и вместо нее перед Северином на секунду возникла иная, мучительная, картина — огромный город с шумными улицами и тысячами окон. И посреди него винный ресторанчик в черном закутке. Подобно глазу, горел над входом фонарь, а у дверей толпился народ. Люди входили один за другим, слетались на свет, как мотыльки… Внутри сидела Милада в зеленом платье… Невидимый остальным, спрятавшись под изогнутыми ножками пианино, затаился неуклюжий уродец, что обычно зовется весельем… Северин встряхнулся, и видение испарилось.
— Не хотите ли посетить мою лабораторию? — услышал он вопрос Натана Майера.
— Даже не знаю.
Северин вцепился в спинку стула, чтобы не упасть.
5Начались дожди, смыв последние следы лета. На дорожках в парке в огромных лужах стояла вода, к скамейкам прилипли листья, сорванные ветром с деревьев. По городу, подняв сырые кожаные крыши, тащились экипажи; босоногие мальчишки шлепали по мокрым тротуарам и лепили игрушечные дамбы из грязи у обочин. Этой осенью сумерки окутывали плачущие небеса раньше, чем обычно.
Северин стоял у окна. Невзрачная жизнь пригородного округа, где он обитал, медленно, то и дело замирая, тянулась от утра к вечеру. По мостовой прогромыхала телега с углем, ломовые коняги тянули ее, понурив головы. Вдоль домов торопливо шел человек, его черный зонт блестел от капель. Рывками взмывал в небеса грязный бумажный змей, его за веревку сквозь дождь тянул ребенок; постепенно змей отяжелел от воды и упал на землю. В лавке на углу зазвенел колокольчик, на пороге показалась девушка с выгоревшей челкой и испытующе поглядела на тучи. Потом, задрав до колен юбку и сверкнув красивыми ножками, побежала по улице.
