Северин думал об осенних дождях из детства. Все было совсем как сейчас, и душа жалобно заныла от мальчишечьих грез. Даже колокольчик на дверях лавки звенел точно так же, как в магазинчике напротив отчего дома. Северин с нетерпением ждал, когда опять откроются двери внизу. Как-то раз, в раннем детстве, еще до школы, он заболел воспалением легких. Он лежал в постели и смотрел, как уличный свет чертит диагонали на расписанном цветами потолке, и иногда его охватывало необычное ощущение. Матушка хлопотала на кухне, откуда-то доносилась заунывная песнь шарманки. А он чувствовал, что жар будто выгрызает в мозгу странную круглую дыру, наверняка мягкую на ощупь и затянутую тонкой пленкой. В голову даже сравнение пришло: он вспомнил о конфетах, которые изредка покупал на рынке на крейцер. Если их пососать, то над жидкой начинкой оставалась лишь тонюсенькая корочка, проминавшаяся под кончиком языка. Он уже позабыл об этом, ибо с детства такого не ощущал. Но чувство вдруг вернулось во всей своей полноте, и Северин узнал его. На него обрушился рой исчезнувших, смытых временем картин: они стерлись из памяти, но дождливый день вернул их обратно. Темная от копоти открытая галерея с железными перилами, царство их с братом детских игр, откуда они стреляли из рогатки по кошкам в саду. Старушка Юлинка, которую из жалости подкармливали в доме, и в благодарность она чистила щелястую деревянную лестницу. Летние вечера у открытых дверей, когда от вида красных облаков между крышами впервые необъяснимо хотелось плакать, а от простых чешских песен соседских служанок становилось так сладко, что они до сих пор трогали его.
Милада тоже их знала.
Северин прислонился лбом к холодному стеклу. Рот горестно скривился от сердечной боли.
* * *Пришла ночь, и дождь сменился промозглым туманом, проникающим сквозь дырявые оконные рамы внутрь домов и приносящим тревожные сны их обитателям. Северин не усидел на месте. Он с обеда не выходил на улицу, и виски пульсировали от судорожно бившейся крови. Зденка напрасно прождала встречи с ним, и от этого его мысли заволокло тягостное раскаяние, подобное мгле, окутавшей фонари за окном. Он накинул на плечи дождевик и натянул капюшон на шляпу.
На рыночной площади Северин заметил две фигуры, что сплелись в объятиях за пустующим деревянным киоском зеленщика. Северин остановился понаблюдать за ними, однако спугнул ухажера, и тот со своей дамой скрылся в темноте. Душу охватила всепоглощающая жажда простого человеческого счастья. И в сотый раз пришли тяжкие, мучительные раздумья: что за тропа уводила его от жизни в бесплодную пустыню? Его пронзило болезненное и бессильное, внушающее страх и рождающее сомнения желание оказаться в женских объятиях, схожее с тем, что пришло, когда Лазарь рассказал ему о смерти ребенка.
Он остановился перед входом в музей и посмотрел на Вацлавскую площадь. Осенняя дымка белыми облаками висела меж электрических огней. Северин раскинул руки.
— Милада! — закричал он, и его голос трепетной птицей улетел в туман.
* * *Настенные часы в «Паутине» показывали двенадцатый час. Зал был переполнен, над столиками плыл терпкий дух разлитого вина. Смех взмывал над зеленоватыми клубами табачного дыма и визгливыми нотами обрушивался вниз. Гул разговоров перерастал в безудержный гам, хрипло обрывающийся, когда раздавались первые аккорды или громкоголосый гость запевал куплет. За пианино сидела сама Карла в соблазнительном пестром одеянии. Играя, она откидывала красивую голову.
Северин сел поблизости от нее и заказал бутылку. От густого, тяжелого воздуха сперло дыхание, на теле выступил пот, рубашка прилипла к коже. Карла играла заказанную посетителями музыку, извлекая пальцами из клавиш неискренние, пропитанные фальшью опереточные песенки. Аромат ее плоти смешивался с винными парами и будоражил кровь. Безрассудная, дерзкая похоть дурманила головы и заполоняла сердца.
Милада покинула компанию юнцов во фраках и белых галстуках и прильнула к Северину. Ее тонкие губы озарила сулящая бесконечные радости улыбка.
— Дай мне выпить, — сказала она, и он протянул ей свой бокал.
Язычок Милады промелькнул меж острыми зубками, и Северин едва сдержался, чтобы не поцеловать девушку, но лишь обнял и усадил к себе на колени.
— Я уже видел твои глаза, Милада. Нет ли у тебя сестры?
— Была, очень на меня похожая, но умерла…
Северин откинул прядь волос с ее лица, а она плотнее прижалась к нему, позволяя ласкать себя: такая маленькая, как ребенок, с торчащими под тонким платьем грудками.
— Пойдем сегодня ночью ко мне, — прошептал он.
— Ее звали Региной, — сказала в ответ Милада. — Она была монахиней.
6С тех пор как Милада сделалась его возлюбленной, Северин перестал замечать течение времени. Летели дни, похожие на один-единственный, пестрый и горячечный сон, заполнивший собой весь мир. Все, что раньше имело значение, огорчало и волновало, исчезло из жизни, будто этого и не было вовсе. Он исполнял привычные обязанности с беспечной уверенностью сомнамбулы. Часы работы в конторе перестали тяготить, как раньше. Пропала злая и вероломная ненависть к вещам, некогда коробившим его, осталось одно безграничное празднество любви. Никогда доселе он не думал, что женщина способна пробудить в нем эту каждодневную новизну чувств. Перед ним разверзлась бездна блаженства, и он в лихорадочном безумии и со смятенной душой ринулся туда.
Милада понимала его тело. Она прозрела суть Северина с мудрой и дальновидной искушенностью многоопытной юности и потакала любым его порывам. Раскрыв тайник его страстей, она коснулась самого их основания. Обучила странным и необузданным любовным играм, опьянила нежностью, изощрялась в поцелуях. Счастье, что она несла ему, отдавало грешным и отчаянным разгулом. Она вешалась ему на шею и смотрела взглядом с похотливой поволокой, он же терял чувство реальности. Комната начинала казаться чужой и диковинной, лампа над постелью испускала странное сияние. В глазах Милады плясали чертенята, нахлынувшая золотая волна вымывала все мысли из его головы.
Слабое, хрупкое тело Милады обладало неожиданной силой любви. Она отдавала себя с безудержной страстью, не отпускавшей Северина и истощавшей его. Он давно разочаровался в женщинах. Амурные похождения никогда не имели над ним непререкаемой власти, способной покорить и повелевать, неодолимой и смертельной. Но теперь впервые за всю его жизнь вспыхнула страсть, испепеляющая и просветляющая. Порой к нему возвращались воспоминания о Зденке, чей образ молил о встрече. Северин пробуждался ночами и смотрел в темноту, и перед глазами возникало ее лицо, сулящее спасение. Сияние ее светлых волос опутывало его сердце, издалека колокольным перезвоном звучал ее
