В ночных заведениях музыканты играли на хрипатых скрипках. Не раз Северин задерживался у мутного окошка, глядя в щель между портьерами. Он слышал, как на зеленом бильярдном столе сталкиваются шары, а в буфете звенит посуда. Двери открывались, и до него доносился пресный запах варева. Зима выдалась холодная, и он засовывал руки с до боли заледеневшими суставами поглубже в карманы. Бывало, он шел на звуки музыки. Заказывал горящий пунш и держал пальцы над голубым пламенем. От застоявшегося табачного дыма щипало глаза, но тепло помогало расслабиться.
Почти всегда он прятался от холода в одних и тех же местечках: в «Белом венке» на Фруктовом рынке, где гости спали прямо за столами, уронив головы на сложенные руки; в «Нычке» на Малой Карловой улице — он не раз оказывался там единственным посетителем; или в русской кофейне на границе между Прагой и Виноградами, куда любили наведываться чешские студенты. Эти заведения были знакомы ему со времен былых похождений. Теперь он сидел там, чужой и неприкаянный в мире, казавшемся нереальным и механическим, сидел в закусочных, открывавших взору всю глупость убогого веселья, в кафе с обитыми красным бархатом стульями, с посетителями, выглядящими как официанты, и официантами, смахивающими на посетителей. Он посмеивался над самим собой, вспоминая, как однажды пытался утолить здесь душевный голод. Прошли годы, но голод остался прежним. Даже стал горше, требовательнее, неумолимее. Его тревожная бессонница не имела ничего общего с лихим угаром давних дней, да и безразличие, парализующее его сейчас, не было похоже на то, что читалось на лицах кокоток, скучающих за мраморными столиками или подходящих к нему с предложением выпить чашечку чая. Он не знал, сколько ночей провел, кружа по городу и заходя в места, открытые до утра, но чувствовал, что кружит и кружит вокруг одной точки, будто посаженный на цепь зверь. И тогда с бессознательным ужасом он ощупывал карман, в котором хранил флакон с ядом. Как-то зимой, после бессонной ночи, он на рассвете зашел к Николаю.
Было довольно рано, когда звук дверного звонка торопливо и раздосадованно прокатился по коридору. Николай еще лежал в постели и принял гостя с откровенным изумлением. Однако, увидев обреченное, с залегшими под глазами тенями, лицо Северина, протянул ему руку.
Николай спал в будуаре. Он с присущим ему изящным вкусом собрал в одной комнате сотни образчиков разных видов искусства, отчего помещение скорее походило на роскошное гнездышко куртизанки, чем на спальню холостяка. С потолка свисала серебряная лампа; свет горел в ней за медово-желтыми стеклами. Яркие шелка и парча покрывали низкие столики и стулья. Темные бронзовые статуэтки, коробочки из сандалового дерева и японские расписные вещицы соседствовали с изысканной посудой и шкатулками, чашами для причастия и азиатскими безделушками, а также огромным, почерневшим от возраста канделябром с семью толстыми церемониальными свечами. Сквозь готическую вязь занавесок проникали первые блеклые лучи зимнего утра. Взгляд Северина проследовал через всю большую комнату по-над тусклым узором обоев туда, где в золоченой кровати сидел, приподнявшись, Николай. Было видно, что Северин не совсем понимал, почему оказался среди этой чувственной и богатой обстановки. Наконец он с криком бросился к протянутой руке товарища. В голосе читалось все его горе, все страдание. Он опустился на колени перед постелью и спрятал голову в подушку.
— Николай, — воззвал он, — скажите… как… как… вы однажды убили друга…
Николай посмотрел на него и увидел сведенное неизъяснимой судорогой тело. Лицо его раскраснелось и исказилось от ужаса. Рука взмыла вверх, ладонь раскрылась. С мучительной, жалостливой скорбью он вновь и вновь восклицал:
— Северин! Северин!
8Доктор Конрад был мертв. После буйной ночи, когда гости собрались у него в последний раз, он пустил себе пулю в голову. Жизнь его не несла в себе особого смысла, и так же бессмысленно к нему пришла смерть. Он лежал на полу рядом с турецким диваном среди разбитых бокалов и брошенных окурков, все еще влажных от пролитого вина. На паркет из маленького отверстия в виске бежала струйка крови. В эту ночь он растратил последние остатки своего состояния. Когда гости ушли, он застрелился.
Последние почести ему отдавала пестрая, разношерстная толпа скорбящих. Вчерашние студенты в изношенных шинелях брели, засунув покрасневшие от мороза руки в карманы. С искренним участием смотрели они на гроб. Тот, кого сегодня провожали в могилу, всегда был готов протянуть им руку помощи. Рядом с ними шли бездельники в шляпах художников и с испитыми лицами. Девицы в облегающих юбках, позволяющих при ходьбе показывать ножки. Элегантные дамы в мехах и с огромными муфтами, господа с заботливо ухоженными цилиндрами, которыми они кокетливо помахивали, держа у пояса сшитых по последней моде зимних пальто. За катафалком следовала светловолосая Рушена. Северин оказался с ней рядом и молча коснулся ее руки. Она метнула на него злой взгляд, однако ничего не сказала. По ее гладкому, несколько чрезмерно напудренному лицу нельзя было догадаться, что она знала покойного гораздо ближе, чем принято. Северин попытался заглянуть ей в глаза, но она отвернулась.
Рядом с большим тонкогубым человеком шла Карла. Она казалась еще выше и тоньше обычного и немного наклонялась вперед. Широкое пальто болталось на ее