умудрялся весьма регулярно прикарманивать материальные подтверждения своих заблуждений. Они, конечно, не могли поколебать глубокой уверенности почтенного мастера в верности академической точки зрения, но самим фактом своего существования давали величайшую возможность построения версий, столь аппетитных любому исследователю.
Но сейчас островитянин был не один, и мастеру стало неудобно, что его, столь мудрого и почтенного, хотя бы кто-то может воспринять не как друга, но, определенно, как знакомца одетого пестро, словно райская птица, шумного балабола. Надо признаться, что в желтых шароварах, голубом кушаке и алой безрукавке на очень волосатое голое тело Уллахафи выглядел несколько экзотично для Университетума. Не добавляла ему добропорядочности и чалма в цвет кушака, и толстое золотое кольцо в правой ноздре. Нет, в период семестров он являл собой образец добропорядочности, одевался, во всяком случае, привычнее для окружающих, но возвращаясь из своих странствий, какое-то время ходил в одеждах своей родины, объясняя это борьбой с ностальгией. По странному стечению обстоятельств борьба с ностальгией сопровождалась весьма серьезными загулами. Вот и сейчас островитянин был слегка трезв. Но его целеустремленности это не мешало.
А вот двое с ним – другие. Неторопливые. Степенные. Молчаливые. Покупатели. Или нет. Один из них. Длинный суконный плащ с капюшоном. Капюшон, конечно, откинут. И плащ расстегнут. Ему нечего таить. И зачем добротную одежду прятать. Пусть продавец видит, серьезный человек пожаловал. Туника длинная, по колено. Знающий поймет, что человек, для одежды коричневый цвет выбравший, домовитостью отличается. А умелое золотое шитье по плотным запястьям расскажет, что давно та домовитость в богатство переросла. Лиственный узор по подолу поведает, что бывал хозяин одежды и в Лесных Твердынях, а то, что вернулся оттуда, – про удачливость. Штаны кожи огнистого змея о предусмотрительности скажут. Ну а ворот, жестко пуговицей из солнечного янтаря стянутый, всякому понять даст, что богат тот человек и доверчивости к людям в нем ни на грош.
А вот красноватое, как будто обгорелое, полное лицо с серебряной скобкой бороды под недлинно остриженной шевелюрой ничего не скажет. Ибо мудрый знает. Лицо человека – для того, чтобы мысли его скрывать. Лишь серые цепкие глаза... Да что глаза. Для обмана кто-то придумал: глаза-де зеркало души. Убедился на долгом веку своем мастер. Для обмана.
А второй – кусок мрака. Даже накидку древесного шелка не расстегнул. Лишь капюшон откинул. А мог и не откидывать. И по узкому настороженному лицу, и по длинной неширокой перевязи, что через спину аж до колена тянется, и по черным сапогам, носы которых серебром окованы, – герб. Степной. Они торговать не умеют. Грабить разве что. Но этот из других. Охранитель. И встал цепко так. Чтобы все и всех видеть. И умно так – вроде в зеркало себя разглядывает, а сам все и всех видит.
– Славен будь, мудрейший! – опять забалаболил островитянин. – Добр день этот к дому моему сегодня, ибо встретил я великого знатока и ценителя древностей, антиков, как ты называешь их. И не преминул поведать ему о таком знатоке древностей, как ты. И сразу он пожелал посетить тебя и собрание твое увидеть, так позволь же...
Но, как видно, знаток антиков понял, что этот фонтан красноречия стоит заткнуть, и степенно назвался, протягивая для приветствия обе руки, как это принято у северян.
– Ольгерд, сын Фаста, мне имя. – И после чинного рукопожатия продолжил: – Я много в разных землях слышал о тебе, почтенный мастер. Немало и книг твоих прочитал и, признаюсь, не раз догадками, в них изложенными, воспользовался.
– Что же мы стоим? Присядь же. Уллахафи, иди к почтенному Весне и скажи, что у меня гость. Достойный гость. Пусть... Да впрочем, он и сам поймет. И пригласи с собой почтенного. – Старик сделал какой-то жест в сторону охранника.
– Пусть стоит, – резковато вдруг сказал назвавшийся Ольгердом. – У людей моей профессии есть не только друзья.
– Конечно, конечно, – согласился старик и сразу ушел от неинтересной ему темы.
– Так версии из каких моих работ вы использовали?
Охранник не скрывал скуки. Да и устал он изрядно. Они проделали с хозяином большой путь. И возможно, близки были к цели. Во всяком случае, все эти болтуны в Столице наперебой утверждали, что лучшего собрания книг (он внутренне поморщился), чем у этого здорового старого фандо, ни у кого нет. Да и этот пестрый балабол, который, по мнению Ола, оказался неплохо образованным человеком (теперь он внутренне хмыкнул), придерживался аналогичного мнения. И вот они здесь. Больше всего ему сейчас хотелось полоснуть старика по глотке – руки жадно щекотнули костяную рукоятку ножа – взять, что нужно, и уйти. Куда-нибудь в кабак. Вина выпить, с девками того-этого. Нельзя. Полоснешь, а потом сам же до посинения и будешь то, что тебе надо, искать, так что оставалось только ждать. А вот как раз и руководство зовет. Меняться, наверное, будут. Охранник снял с пояса тяжелую сумку, приблизился и поставил ее на стол, за которым сидели беседующие. Отошел. Опять посмотрел на себя в зеркало. Хорош. И стал рассматривать выставленные на полках безделушки, медленно перемещаясь вдоль стеллажа. И вдруг ему показалось, что на него кто-то смотрит, он даже почувствовал на затылке дуновение. Развернулся. Никого. Только зеркало. Мрачная такая штуковина. Большая. Оправа в виде дракона. Ну да, дракона. И как он раньше не разглядел. Сверху тварь притаилась, посередине башка тяжеленная такая, на гладь стеклянную улеглась и смотрит. Настороженно. А на плечах дракона котики пушистые сидят, умываются, глазки так озорно блестят.
Мархар-охранитель был разбужен. Опять эти озорники малые спать не давали. Опасность, голосят, опасность. А где она, опасность? Спаситель вон сидит за столом, с почтенным человеком беседует. От почтенного человека опасность не исходит. От этого вот разве что, в черном. Да и не опасность это. Он просто выпить хочет. Вина. Или исходит? Чугунные ноздри чутко шевельнулись. Нет, показалось.
– Уллахафи, ну наконец-то. Ставь вот сюда. Ну почему ты не сказал, чтобы прислали кого-нибудь из девиц. Служить. Ты... Больно надо. Хорошо, иди-иди. Да, конечно, за мой счет. Так как вы сказали, почтеннейший? Я не ослышался? Книга Предвечной Степи принадлежит перу императора? Но почему вы все время называете его изменником? Ведь я не ошибаюсь, вы – с Севера, как и я, а там... Но... Не надо, не надо. Чья, вы сказали, гипотеза?
Этот пестрый балабол принес еду и вино, ароматы которых немилосердно терзали чуткий нос степняка. Желание убить стало непереносимым.
Мархар-охранник учуял запах. Опасность.
Волосы герба шевельнул жар распахнутой пасти, а потом он почувствовал...
Холод, жуткий холод, длившийся неизъяснимо долгое мгновение.
И поглотил этого, в черном. Потом он где-нибудь выпадет. Где? Мархара это не интересовало. Главное – спаситель был в порядке, а от почтенного человека не исходило даже малого запаха опасности.
Мастеру А Фраиму вдруг показалось, что глаза котят, примостившихся на плечах дракона, который украшал оправу зеркала, самолично спасенного им от переплавки (и как потом выяснилось, не зря, большой древности оказалась вещица!), вдруг ярко заблестели. Но лишь на мгновение. Показалось. До того ли сейчас? Такая беседа! Такой гость! А охранник его, наверное, вышел. Какой умелый страж! Какая беззвучность! Да, такого человека надо беречь. Надо охранять.
– Нет, о плате не может быть и речи. У меня есть список с этой работы. Но оригинал – вам. Вам, вам и только вам, уважаемый коллега. Нет, не обижайте старика, это я вам должен за те потрясающие гипотезы, которыми вы так великодушно поделились со мной.
Пообещав обязательно вернуться, провожаемый самыми добрыми напутствиями, тот, кто называл себя Ольгердом, направился прочь от гостеприимного дома. Он был доволен. Оригинал книги, в пристраничном узоре которого содержалась информация о великих зеркалах, методах их поиска и идентификации, наконец-то попал к нему в руки.
Недалеко от дома к нему присоединились двое. Одеты они были по-другому, но вот цвет кожи их роднил. Красноватые, как будто обгорелые лица.
– Она у меня, – ответил он на невысказанный вопрос. И через несколько шагов: – И куда пропал этот Кани?
– В кабак, поди, сбежал.
