Громко что-то стукнуло, похоже, распахнулись какие-то ворота. Раздались гулкие шаги. И вскоре перед ними появилась группа людей. Впереди всех шел белобрысый толстяк, какой-то скособоченный. Он широко улыбался во весь рот, но Таня увидела, что у него совсем не доброе лицо. Судя по всему, это был весьма лицемерный и опасный человек, от которого нельзя было ждать ничего хорошего. Очевидно, это почувствовали и остальные женщины. А потому все притихли и застыли в напряженном молчании.
Толстяка окружала группа солдат. Внезапно они расступились, и... Тане вдруг показалось, что у нее остановилось сердце. За спиной толстяка был Володя Сосновский! Она не поверила своим глазам! Но это был действительно Володя. И тут она машинально сделала шаг вперед.
Его глаза скользнули по ее лицу. Было видно, что он сразу ее узнал. Но на лице его отразилось уже знакомое ей отвращение. Отвращение, полоснувшее ее словно по сердцу ножом...
Таня задрожала. Она поняла, что сейчас потеряет сознание. Это отвращение на его лице ее убило полностью — она всерьез испугалась, что вот так, без чувств, рухнет бесформенной глыбой на снег. Но лишь одна мысль придала ей сил, мысль, возникшая оттого, что она слишком хорошо знала Володю: эту потерю сознания он посчитает фальшивой, и она вызовет в нем еще больше отвращение. Поэтому, собрав всю себя, Таня продолжала стоять, не обращая внимания на боль.
Толстяк выступил вперед, окинул женщин доброжелательной, светящейся улыбкой и мягко, словно говорил приятные для них слова, произнес:
— Ну что, чмары? Кто к стенке хочет? — и продолжал улыбаться.
Всё вокруг сковала застывшая тишина.
И тут его голос переменился. Зазвучал злобно и резко:
— Так, кто видел, как Японец бомбу в ресторан бросил? Кто скажет, что видел, и это Японец, — отпущу нахрен. А кто не видел — ту к стенке! Вон туда, на задний двор! И не шучу я, бабочки! С вами, чмарами, без всяких шуток! Так что вы мне скажете?
— Ты... да при чем тут Японец? Красные твои шкуры людей замочили почем зря! Ты... — громко выкрикнула одна из молоденьких проституток, и было страшно слышать, как хорошенький накрашенный рот изрыгает слова из лексикона опустившегося портового грузчика.
— Самая умная, значит? — осклабился толстяк.
— Да пошел ты... — не остановилась проститутка.
И тут толстяк сделал знак рукой. Два солдата, подхватив девицу под руки, швырнули ее к стенке какого-то сарая. Немного развернув жирный корпус, толстяк вынул из-за пояса тяжелый армейский наган и, прицелившись, не задержавшись ни на секунду, выстрелил женщине в голову. Ей снесло половину лба, и она, даже не поняв, что произошло, рухнула вниз, в снег, как подкошенная...
По толпе пронесся страшный вскрик, перешедший в хрип. От лица Володи отхлынула вся кровь, а руки его задрожали. Таня знала, что, будучи мягким по характеру, он не выносил подобных зрелищ. Толпа женщин замерла.
— Так кто следующий? — Толстяк невозмутимо сунул дымящийся наган за пояс. — Вы ж учтите, сучонки, что стрелять вас всех без всякого разбору могу хоть до утра! Тута велено с задержанным бандитским элементом поступать по законам военного времени, ну а вы кто? Вы все суки, шалавы и воровки. Так шо без вас земля чище станет. Ну, так кто бросил бомбу в ресторан?
— Японец! Его люди! Это он, точно! — раздалось сразу со всех сторон.
Толстяк, смеясь, обернулся к Володе:
— Учись, толстолобик! Ишь, как бодрячком рапортуют!
Таня понимала, что это циничная, жестокая комедия. Но цели ее не понимала. Здесь шла какая-то ужасная игра, которую она не могла пока разгадать. Выкрики из толпы усилились. Толстяк потирал руки:
— Вот и отличненько!
Затем, обернувшись к солдатам, он что-то сказал, и те опустили штыки. В толпу же выкрикнул:
— Пошли все вон, суки! Нечего мне тюрьму захламлять!
Стараясь идти как можно быстрей, женщины двинулись к воротам. Все еще в шоке от пережитого потрясения, бежать они боялись.
Закончив «показательные выступления», толстяк ушел куда-то в сторону, и Володя остался на снегу один. Таня приблизилась к нему, но он отвернулся. Однако ноги Тани, помимо ее воли, несли ее к Сосновскому, к ее Володе.
Она не собиралась никогда говорить с ним, но вдруг оказалось, что жизнь сделала это за нее. И вот она стояла перед ним, застыв, как изваяние, на краю той черной пропасти, которая существовала между ними.
— Уходи, — первым сказал Володя, и они встретились глазами, их взгляды переплелись так крепко — не разорвать, — иди домой.
— Нам надо поговорить, — сглотнув комок, ответила Таня. Ей казалось, что его слова забирают из нее все силы, выпивают всю ее кровь.
— Не о чем разговаривать, — отрезал он.
— Это важно, — голос Тани сорвался.
— У нас больше нет с тобой важных тем, — Володя отвел глаза в сторону. — Уходи.
— Я должна сказать тебе что-то очень важное! — Таня повысила голос. — Это действительно важно! Я должна сказать!
— Какое мне дело до твоих важностей? — ухмыльнулся Сосновский и посмотрел на нее с презрительным холодом. — Ты же сама ушла! Ты бросила меня в той гостинице, в Аккермане. Этим ты мне показала всё. Я понял. Ты показала правильно, — он кивнул. — Так что больше не о чем разговаривать. И мне абсолютно все равно, что ты можешь сказать. Ты ушла, тебя нет.
— А сколько раз ты уходил? — Таня попыталась спокойно выдержать его взгляд. — Сколько раз ты меня бросал?
— Это другое. Не перекручивай слова! — взвился он. — В любом случае, это все в прошлом, — Володя успокоился и развернулся, собираясь уходить. Таня помимо своей воли, не помня себя, вцепилась в его рукав:
— Володя, пожалуйста! Я должна тебе сказать! Это очень важно!
— Отпусти... — Он холодно и как-то брезгливо отцепил от рукава ее пальцы, и в этом жесте было столько презрения, что Таня опешила.
— У меня
