Она моргнула своими ясными глазами.
– Мой дорогой Фробишер, мы только что провели несколько часов, расхаживая по трущобам туда и обратно. И хотя я никогда не решилась бы пойти туда одна, я не вижу причин, почему не могу сделать этого средь бела дня и вместе с вами.
– Но это там… в восточных нижних трущобах. – Холодок, пробежавший у него по спине, был пугающе похож на приступ паники. – Логово работорговцев находится на другой стороне холма от церкви Ундото. Это гораздо более мрачное и опасное место и, как я уже говорил, совершенно неподходящее для вас.
Мисс Хопкинс отмахнулась от него и сделала движение, как будто хочет его обойти. Роберт шагнул в сторону и снова оказался между ней и дверью.
Она замерла. Вскинула голову. Прищурилась.
– Мистер Фробишер, будьте любезны, ответьте мне. По какому праву вы мне приказываете? Я не младший офицер на вашем судне.
– Это очевидно. Мои младшие офицеры со мной не спорят.
– Вот и хорошо. А теперь, когда мы выяснили, что я не ваш подчиненный, – несносная женщина шагнула ближе, и ее поднятое вверх лицо оказалось всего несколькими дюймами ниже его лица, а бюст почти касался его груди, – я предлагаю вам повернуться кругом и подать мне руку, чтобы мы могли сделать вид, что этого маленького недоразумения не было. И чтобы мы, как партнеры, которыми согласились стать, вышли из дома и поехали в трущобы. Пока вы будете беседовать со своими людьми, я изучу обстановку.
Роберт не видел в этом ничего, кроме женского упрямства и никому не нужной решимости.
– Нет.
Эйлин сверкнула глазами.
– Нет? – Она подняла руки, как будто хотела оттолкнуть его… Можно подумать, что она могла с ним справиться.
Роберт так никогда и не смог понять, что произошло потом. Ее руки уперлись ему в грудь, и его словно ударила молния, ослепляя, заставляя забыть обо всем, кроме маниакальной потребности сделать так, чтобы эта женщина не подвергалась опасности.
Любым способом.
Не думая ни о чем, повинуясь лишь этой внутренней потребности, которую он не понимал, но которую она с такой легкостью пробудила в нем, Роберт обхватил ее руками, потянул к себе и прижался губами к ее рту.
Он целовал ее с настойчивой яростной силой, сознавая, что только так может удержать ее, сделать мягкой, податливой… и заставить остаться в своей комнате. В безопасности.
Он крепче стиснул ее в объятиях, и, когда она разжала губы, чтобы вздохнуть, он от неожиданности, или от удивления, или просто инстинктивно – Роберт не понял почему – воспользовался моментом, скользнул языком между ними и…
Его окатило волной эмоций. Где-то в глубине вдруг вспыхнула неукротимая жажда и, выплеснувшись наружу, захватила его целиком.
Роберт прижал ее еще ближе, наклонил голову и с неудержимой страстью потянул ее за собой в глубокие темные воды, в которых тонул сам.
Ощущение теплоты, соблазнительной мягкости ее тела в его руках, пьянящий вкус ее губ и сверх того маленькие ручки этой чертовки, вцепившиеся в лацканы его сюртука, ее губы, раскрывшиеся под его поцелуем, язык, затеявший дуэль с его языком, страсть, не уступавшая его страсти… Роберт почувствовал, как внутри что-то дало трещину.
Личина дипломата – его привычный парадный фасад, – разлетевшись на мелкие кусочки, исчезла, и буйная, необузданная сторона его натуры, которую он всячески старался скрывать, подавлять и сглаживать, вырвавшись на свободу, захватила власть над его рассудком.
Черт. Это грозило большими проблемами, и Роберт это понимал. Проблемы возникали всегда, когда эта неукротимая сторона его натуры брала верх. Но он уже не мог загнать ее назад никакими силами, не мог противиться тому, что лишило его воли.
У Эйлин голова пошла кругом, но почему-то ее это радовало. Это казалось странным, неправильным, и все же… Никогда она не отдавалась поцелую, как сейчас, когда целовала этого мужчину. Мужчину, который был ей под стать, который мог противостоять ей – бросить ей вызов.
И – о боже! – он сводил ее с ума. Доводил до отчаяния, до безумия.
Никогда прежде Эйлин не чувствовала в себе такой обостренной женственности.
Казалось, его жар, его сила обступают ее со всех сторон, окутывая и замыкая в том мире, где существовали только он и она. Где единственной реальностью были лишь ненасытная жажда его губ, соблазнительные ласки языка и жгучая страсть поцелуя.
Забыв обо всем, Эйлин вцепилась в него, отвечая этому огню своим пылом. Она не могла – не хотела – отвечать иначе. Отвечать чем-то меньшим. Эйлин еще сохраняла достаточную способность мыслить, чтобы сознавать, что означает этот поцелуй.
Понимать, чего он – возможно, инстинктивно – старался добиться этим поцелуем.
Эйлин не собиралась позволять ему преуспеть в этом, но… по крайней мере, на какие-то моменты она могла поддаться. Уступить ему и себе.
Позволить себе испытать этот новый, не изведанный прежде восторг.
Эйлин никогда не знала соблазна такой силы, как этот, никогда так не жаждала большего, как сейчас. Со всей страстью, которую чувствовала в душе.
Забыть обо всем и пуститься во все тяжкие всегда казалось ей ужасно глупым. Эйлин никогда не понимала, как умная женщина может быть такой… безрассудной.
Теперь она поняла. Эти упорные, жадные, властные губы наконец заставили ее понять.
В агонии подобной этой не думают, а лишь чувствуют и сгорают от желания.
Поднявшись на цыпочки, Эйлин скользнула руками вверх по его груди и погрузила пальцы в шелковую мягкость его волос, еще сильнее, еще бесстыднее прижимаясь к его губам, к его телу.
Роберт невольно втянул воздух, теряя последние остатки разума. Его губы, руки, все его тело были поглощены старанием укротить ее, насладиться ею, взять все, что она предлагала…
А она предлагала. Внезапное осознание неприятно поразило его.
Это было совсем не то, чего он ждал от этого поцелуя.
Сквозь горячий туман, царивший в его голове, Роберт понимал, что должен положить этому конец. Что он совершил ошибку, выбрал неверную тактику, что ему следовало помнить, как на него подействовал предыдущий поцелуй.
Но неукротимую сторону его души это не волновало.
Ничуть.
Его неистовая дикая сущность отдалась этому поцелую со всей голодной, ненасытной жаждой. Быть соблазненным этой острой на язык особой… явно пришлось ему по вкусу.
Потом сквозь узкую щель, пробитую последними остатками здравого смысла в жаркой пелене беспамятства, проскользнуло еще одно. Более важное, более пугающее, более неотвратимое.
Роберт не был новичком в общении с женщинами, вовсе нет. Тогда почему сейчас он не мог справиться с собой? Почему этот поцелуй обернулся чем-то, что никак не входило в его намерения?
Настоящей страстью. Связью куда более глубокой и искренней, чем все, что он знал раньше. Откуда взялась эта тяга – нежданная, неизведанная и определенно ненужная, – которая завладела им?
Разумная сторона его натуры подсказывала Роберту, что на самом деле ему не
