Спешу добавить, что я не хочу всю португальскую полицию стричь под одну гребенку. Я знаю, что некоторые следователи действительно прикладывали все силы, чтобы раскрыть это дело, особенно в первое время, но их попытки докопаться до истины, как и наши, оказались тщетными, и причиной этого были постыдные действия их коллег.
В понедельник, 27 августа, со мной по телефону связалась Эстер Маквей, моя ливерпульская подруга детства, которая теперь стала телеведущей и кандидатом в члены парламента от Консервативной партии. Эстер входила в состав правления «Фонда Мадлен». Она сказала, что ее пугает сложившаяся вокруг нас ситуация и тревожит то, что все это принимает, как она выразилась, «политическую окраску». Эстер посоветовала нам для нашей же безопасности и чтобы «защитить доброе имя Мадлен» (не знаю, что она этим хотела сказать) как можно скорее вернуться в Великобританию. Теперь мне казалось, что на меня давят со всех сторон, и мне это не понравилось.
Однако в тот же день мы узнали, что нам придется освободить виллу к 11 сентября. Это известие все меняло. Мы с Джерри были вынуждены неотложно решать этот непростой и неприятный вопрос. Мы, конечно, могли снять другой дом в Прайя-да-Луш, но стоило ли на это тратить силы, если мы все равно собирались в скором времени уезжать? Мы еще какое-то время ждали, когда нас снова вызовут в полицию (чего так и не случилось), и наконец я скрепя сердце согласилась назначить дату отъезда. Остановились на 10 сентября. Это было одно из самых трудных решений в моей жизни.
Но я знала, что буду приезжать в Прайя-да-Луш, как только смогу, чтобы не терять связь с местом, где я в последний раз видела Мадлен, и напоминать властям, что я не допущу, чтобы об исчезновении моей дочери забыли. Я так и видела, как полицейские и члены правительства довольно потирают руки, глядя нам в спину, а потом быстренько прикрывают дело. Мне оставалось только надеяться, что я ошибаюсь.
В среду, готовясь к отъезду в Ротли, я начала перебирать вещи, паковать одежду, которая нам здесь не понадобится. Лишние игрушки я сложила в большие мешки, чтобы передать их в местные детские дома. Вся вилла была буквально забита игрушками, куклами и играми, которые присылали нам люди не только для Мадлен, но и для близнецов. Мы были очень признательны им за это, и эти подарки были нам дороги, но мы просто физически не могли забрать их все с собой.
От одной мысли о том, что мы уедем из Португалии без Мадлен, я готова была рыдать. Кто мог предположить тогда, в апреле, когда мы впятером, счастливые, приехали сюда отдыхать, что домой будем возвращаться вчетвером? Осознание того, что мы делаем, просто убивало меня.
Через пару дней я перебирала детские DVD и натолкнулась на любимый мультфильм Мадлен: «Барби: Принцесса и Нищенка». Она любила этот мультик и его главных героинь. Когда у нас был «день Эрики», она говорила: «Мама, давай ты будешь Анной-Луизой, а я буду Эрикой». На следующий день наши роли менялись. Я так и представляла себе Мадлен, как она с накинутым на голову розовым одеяльцем, завязанным под подбородком, распевает: «If I was a girl like you…»[5].
Шон и Амели теперь часто говорили о Мадлен. Я носила медальон с портретиком Мадлен, и Амели часто в него заглядывала. «Можно посмотреть на Мадлен? Баю-бай, Мадлен!» — говорила она и целовала ее фотографию.
«Опять хожу сама не своя. Страх снова вползает мне в душу. От него никуда не деться, и иногда я даже думаю, что мне будет проще, если я стану делать вид, будто Мадлен вообще никогда не существовала. Но я так не могу!»
Четверг, 30 августа, стал еще одной тяжелой для нас вехой. Для Мадлен это был бы большой день — сегодня она должна была пойти в школу. Как она мечтала об этом! Как вспыхивали ее глазки, когда она начинала с восторгом говорить о том, чем будет заниматься в школе! Я же, слушая ее, представляла, с каким удовольствием, как увлеченно она будет учиться, как будет рада новым друзьям. Но теперь все ее будущие друзья начнут учиться без нее.
Это был ужасный день. То и дело я представляла ее в новенькой школьной форме, с улыбкой на лице. Я плакала, я молилась и крепко-крепко обнимала то мужа, то детей. Мы бы смогли сделать так, чтобы ее жизнь наладилась. Господи, если бы только она вернулась к нам, мы бы сделали все, чтобы она забыла то, через что прошла. Любыми способами мы бы добились того, чтобы ее жизнь стала полноценной и счастливой, какой она и должна быть.
31 августа Клемент Фрейд вернулся в Прайя-да-Луш и в тот же день позвонил Джерри.
— Это правда, Джерри? — без вступления поинтересовался он.
— Что, Клемент?
— То, что ты на грани нервного срыва и что тебя пора лечить?
Очень смешно!
— А я вот хорошо понимаю редакторов «Экспресс» и даже сочувствую им, — продолжал он.
На какую-то долю секунды Джерри подумал, что он говорит серьезно.
— Это еще почему?
— Ну, как тебе сказать… У меня вот снизилось давление, а у них — тиражи.
Слава Богу, что есть люди, подобные Клементу, благодаря которым мы еще можем улыбаться.
В ночь на 1 сентября мне впервые за четыре месяца приснился сон про Мадлен. Я была поражена, что до сих пор этого со мной не случалось. Работа человеческого мозга непостижима. Но я думаю, хорошо, что это произошло, потому что такого ужаса в реальной жизни я не переживала с того дня, как была похищена Мадлен. Не уверена, что я выдержала бы такое в первые недели.
Во сне нам позвонила одна из воспитательниц детского сада. «Хотите сюрприз? — спросила она. — Мадлен в садике! Она у нас уже пару дней. С ней все хорошо». Мы тут же бросились в садик. И там мы увидели Мадлен, нашу Мадлен. Она была прекрасна, точно такая, какой я ее запомнила. Я кинулась к ней, не помня себя от радости. По моим щекам текли слезы счастья. Я обхватила ее за плечики и прижала к себе сильно-сильно. Да, это был сон, но
