— Что случилось? Кто тревожит вас… ваш отец?
— Ну… не он… пока не он; хотя вскоре станет, не исключаю.
— Так кто же причина?
— Мистер Лессинхэм.
Она заговорила тише — и опустила глаза. На какое-то мгновение я растерялся, не понимая, о чем она.
— Кто?
— Ваш друг, мистер Лессинхэм.
— Простите, мисс Линдон, но я совершенно не уверен, что кому-либо стоит называть мистера Лессинхэма моим другом.
— Как!.. Даже если вы узнаете, что я собираюсь стать его женой?
Я опешил. У меня имелись некоторые подозрения, что Пол Лессинхэм ближе к Марджори, чем полагается, но я и не думал, что она сможет усмотреть нечто привлекательное в таком болване и сухаре. И я еще умалчиваю о сотне иных соображений: Лессинхэм в одной парламентской фракции, ее отец в другой; старик Линдон со свойственным аристократу-тори высокомерием не устает насмехаться над ним при всяком случае; к тому же тут и речи нет ни о каком состоянии.
Не знаю, выдал ли я свои чувства; если да, то выглядел я совершенно сбитым с толку.
— Вы выбрали подходящий момент, чтобы сделать это признание, мисс Линдон.
Она предпочла не заметить мою иронию:
— Я счастлива, что вы так считаете, и сейчас вы поймете, насколько затруднительно мое положение.
— Позвольте сердечно вас поздравить.
— Благодарю вас за это, мистер Атертон; мне очень важно видеть, как вы рады за меня.
Я прикусил губу: у меня не было ни малейшего понятия, что она подразумевала, говоря такое.
— Я правильно понял, что это объявление было сделано мне как одному из многих?
— Нет, неправильно. Я доверила вам тайну, как другу… как самому близкому моему другу; ведь муж — это больше, чем друг. — Сердце мое грохотало. — Вы будете на моей стороне?
Она замолчала — и я не произнес ни слова.
— На вашей стороне — или на стороне мистера Лессинхэма?
— Его сторона — моя сторона, а моя сторона — его сторона; вы будете на нашей стороне?
— Не уверен, что правильно истолковываю ваши слова.
— Вы первый, кому я во всем призналась. Когда папа узнает, наверное, быть беде, сами понимаете. Он по-настоящему прислушивается к вам и ценит ваше мнение; когда грянет гром, я хочу, чтобы вы были на нашей стороне — на моей стороне.
— Но при чем тут я?.. какое все это имеет значение? Вы сильнее своего отца… вероятно, Лессинхэм сильнее вас; вместе, с точки зрения вашего отца, вы будете неуязвимы.
— Так вы мне друг — разве нет?
— Следовательно, вы протягиваете мне содомское яблоко[4].
— Спасибо. Вот уж не думала, что вы такой злой.
— А вы… вы добры? Я бросаю к вашим ногам свою любовь, а вы, без промедлений, просите меня выступить в поддержку любви другого.
— Но как я могла догадаться, что вы в меня влюблены… как говорите?! Я понятия не имела. Вы знаете меня всю свою жизнь, но до сих пор и вида не подавали, что питаете ко мне чувства.
— А если бы я заговорил раньше?
Кажется, она легонько повела плечами, будто хотела пожать ими.
— Не знаю, изменилось бы что-либо от этого… Не буду притворяться. Подозреваю только, что вы сами придумали себе эти чувства полчаса тому назад.
Если бы вдруг она дала мне пощечину, я и то не был бы столь ошеломлен. Я не понимал, сказала ли она это наугад, но ее слова оказались настолько близки к истине, что у меня перехватило дыхание. Ведь я и вправду осознал, что именно со мной творится, всего лишь несколько минут назад: пламя, пожирающее меня сейчас, вспыхнуло, когда отзвучал тот первый вальс. Ее будто посетило озарение и она прочитала мои мысли, и теперь я едва мог найти слова для ответа. Я попытался съязвить:
— Вы льстите мне, мисс Линдон, льстите каждым своим замечанием. Откройся вы передо мной чуть раньше, я бы ни за что не рассказал вам о своих чувствах.
— Так пусть все это останется terra incognita.
— Как пожелаете. — Ее вызывающее спокойствие ранило меня, породив подозрение, что в душе она надо мной смеется. Во мне словно проснулся дьявол: — Но в то же время, раз вы заверили меня, что так долго ничего не подозревали, я прошу вас не продолжать этого разговора. По крайней мере, ваша совесть останется чиста. Ибо я хочу, чтобы вы поняли: я люблю вас, любил вас и буду вас любить. Мне совершенно все равно, какие отношения сейчас между вами и Полом Лессинхэмом. Но предупреждаю, мисс Линдон, я не разлюблю вас до гробовой доски.
Она смотрела на меня, широко распахнув глаза, как будто я ее испугал. Честно говоря, этого я и добивался.
— Мистер Атертон!
— Да, мисс Линдон?
— Как это на вас не похоже.
— Создается ощущение, что мы только-только знакомимся с друг с другом.
Она продолжала смотреть на меня своими большими глазами — и взгляд их, признаюсь честно, я выносил с трудом. Неожиданно ее лицо озарилось улыбкой — и мне она пришлась не по душе.
— Не после всех этих лет, да, всех этих лет! Я знаю вас и, пусть и смею признать, что вы не безупречны, полагаю, искренности вам не занимать.
Она вела себя со мной как сестра — старшая сестра. Возможно, я задел ее за живое. Но тут подошел Хартридж требовать своего танца, что давало мне возможность удалиться, не растеряв остатки гордости. Он не торопился и стоял перед нами, засунув, как обычно, большие пальцы в карманы жилета.
— По-моему, мисс Линдон, этот танец обещан мне.
Она подтвердила его заявление кивком и поднялась, взяв его под руку. Я встал и ушел, не проронив ни слова.
Пересекая зал, я столкнулся с Перси Вудвиллем. Он привычно суетился и озирался, будто забыл, где оставил Кохинур[5], и теперь судорожно искал, куда тот запропастился. Заметив, кто перед ним, Перси поймал меня за рукав.
— Атертон, ты мисс Линдон не видел?
— Видел.
— Да ладно!.. Видел?.. Господи!.. Где? Я с ног сбился, ее разыскивая, разве что на чердак и в подвал не заглядывал… впрочем, туда-то я уже и собирался. Это ведь наш танец.
— В таком случае, знай, она дала тебе отставку.
— Нет!.. Это невозможно! — Рот его открылся буквой О, глаза тоже округлились, отчего монокль шлепнулся на манишку. — Наверное, я все перепутал. По правде сказать, у меня в книжке мешанина, а не список. Она оставила за мной то ли прошлый танец, то ли этот, то ли следующий, хоть убей, не вспомню. Глянь-ка, что там, парень ты что надо, помоги разобраться, какой у меня с ней танец.
Я «глянул» — было сложно не сделать этого, ибо свою бальную книжку он держал прямо перед моим носом, да так, что и глаза не перевести. Иногда бальные книжки кавалеров напоминают упражнение в импрессионистской технике, но у Перси
