Он взмахнул рукой, и стоило ему это сделать, как случилось то же самое, что и вчера: в самых глубинах моего существа произошла метаморфоза. Я очнулся от оцепенения и, как он выразился, ушел из смерти, вновь став живым. Тем не менее я не был самим собой; я осознавал, что пребываю под гипнозом такой мощи, какую до сих пор не мог себе даже представить, но при этом я хотя бы не сомневался, жив я или мертв. Знал, что жив.
Он лежал и смотрел на меня, словно читал мысли, переполнявшие мою голову; впрочем, этим он и занимался.
— Роберт Холт, ты вор.
— Нет.
Я заговорил и вздрогнул от собственного голоса — как же давно я его не слышал!
— Ты вор! Только воры залезают в окна… разве ты не пришел сюда через окно? — Я молчал: что было проку возражать ему? — Но это хорошо, что ты залез в окно… хорошо, что ты вор… хорошо для меня! Меня! Именно ты мне и нужен… в удачное время попал ты мне в руки… в самое подходящее. Ведь ты мой раб… всегда при мне… сделаешь все, что только пожелаю… ты и сам знаешь это, да?
Я знал, и понимание собственной беспомощности ужасало меня. Мне казалось, что как только я смогу ускользнуть от него, как только освобожусь от пут, коими он меня связал, как только окажусь подальше от жутких чар его близкого соседства, хорошенько поем пару раз и отдохну, сбросив с себя изматывающий гнет умственной и телесной усталости, вот тогда я буду способен сразиться с ним на равных, а если он опять попытается поработить меня своей магией, ему это не удастся. Но как бы то ни было, в тот миг я осознавал, что бессилен, и эта мысль убивала меня. Он вновь и вновь старался внушить мне все ту же ложь:
— Я говорю, что ты вор!., вор, Роберт Холт, вор! Ты залез в окно ради собственного удовольствия, а сейчас ты полезешь в нужное мне окно — не это, другое. — Я не понял, в чем соль прозвучавшей шутки, но сказанное рассмешило его, и он издал скрежет, призванный означать смех. — В этот раз ты полезешь вором, о да, точно.
Он умолк, пронзая меня взглядом, ни на мгновение не отводя немигающих глаз от моего лица. Как отвратительно-притягательны были они — и как же я их ненавидел!
Он заговорил опять, и в голосе почувствовались иные ноты — горькие, жестокие, беспощадные:
— Ты знаком с Полом Лессинхэмом?
Он произнес это имя с нескрываемым отвращением — и в то же время так, будто ему нравилось проговаривать его вслух.
— С каким Полом Лессинхэмом?
— Существует только один Пол Лессинхэм! Тот самый Пол Лессинхэм… великий Пол Лессинхэм!
Он скорее прокричал, чем сказал это, и вспышка его ярости была так неистова, что мне на секунду подумалось, что он набросится на меня и разорвет на части. Я затрясся. Не сомневаюсь, что голос мой явственно дрожал при ответе:
— Весь мир знает Пола Лессинхэма… политика… государственного мужа.
Он метнул в меня гневный взгляд, глаза его распахнулись. Я стоял и ждал физической расправы. Но он пока ограничивался словами:
— Сегодня ты, как вор, полезешь в его окно!
Я все еще не понимал, о чем речь, и, судя по его следующей реплике, это недоумение отразилось на моем лице.
— Не понимаешь?.. нет!.. все просто!.. куда уж проще? Я говорю, что нынче ночью — нынче! — ты пролезешь в его окно, как вор. Ты залез в мое окно, так почему бы и не забраться в окно к Полу Лессинхэму, политику… государственному мужу.
Он будто передразнивал меня, повторяя мои слова. Я же — и горжусь этим! — отношусь к тем неисчислимым массам, что считают Пола Лессинхэма величайшим из ныне живущих политических деятелей; я из тех, кто с полным доверием полагается на него в великом деле конституционных и общественных реформ, кое он сам взвалил себе на плечи. Смею предположить, что когда я говорил, я не скрывал своего восхищения, а это пришлось не по вкусу человеку на кровати. Но я по-прежнему не имел ни малейшего понятия о том, что означает его безумная речь о воровском проникновении в окно Пола Лессинхэма. Она слишком напоминала бред сумасшедшего.
Я стоял и молчал; он, не отводя от меня взгляда, заговорил несколько по-иному — с нежностью, я и не думал, что он способен говорить с такими нотками.
— На него приятно смотреть, на Пола Лессинхэма… разве не приятно на него смотреть?
Я осознавал, что мистер Лессинхэм, в физическом плане, представлял собой образчик мужественности, но я не был готов принять сей факт в таком аспекте — и обсуждать его в той манере, в которой временный повелитель моей судьбы принялся развивать и углублять тему.
— Он стройный — прямой, как корабельная мачта… высокий… кожа белая; сильный… мне ли не знать, как он силен… о, силен!.. о да! Разве не прекрасно быть его женой?.. его возлюбленной?.. светом его очей? Неужели женщине может выпасть лучшая доля? О нет, никогда! Его жена!.. жена Пола Лессинхэма!
Он говорил тихо и напевно, дав волю неожиданной сентиментальности, и выражение его лица изменилось. Было видно, что он томится — желает чего-то сильно и страстно, — и это, пусть и не самое привлекательное, выражение тоски на мгновение преобразило его. Но лишь на мгновение.
— Стать его женой — о да! — женой, которую он презирает!.. униженной и отвергнутой!
Яд былой горечи быстро вернулся к нему, и я не мог не почувствовать, что передо мной не женщина, а мужчина. У меня в голове не укладывалось, отчего создание, подобное этому, вдруг переменилось и обратилось в такой манере к певцу величия Пола Лессинхэма. Но этот человек, как пиявка, прицепился к своему предмету, будто все действительно воспринималось им близко к сердцу.
— Он дьявол… твердый, как гранит… холодный, как снега Арарата. В нем ни капли теплой человеческой крови… он отвратителен! Фальшив!.. ага, словно вышел из сказок о лжецах, врущих ради вранья… он само вероломство. Ту, что держал в своих объятиях, он отверг, будто ее никогда и не было… улизнул прочь украдкой, как тать в ночи… возжелал забыть о самом ее существовании! Но отмщение уже здесь, скрывается во тьме, прячется среди камней, притаилось и ждет своего часа. А он настанет — день гнева! — да, тот самый день!
Он сел на кровати, воздел руки над
