Совершенно с другой стороны двора открылась подвальная дверь (я немедленно направил на нее ствол «ТТ»), из которой появился знакомый рыжий сержант, вместе с двумя своими подчиненными.
– Мы думали, у них там винище и то да се, – сказал мне, подойдя ближе, сильно озадаченный сержант. – А тут кругом одни бумажки…
Видать, пехота уже успела привыкнуть к тому, что в захваченных немецких поместьях, домах и замках почти всегда обнаруживаются бочки с вином и всякие прочие вкусности…
– Так вам же сразу сказали, что тут архив. Откуда тут у них вино возьмется, это же, блин, не винокурня. Внутри вы никого не встретили?
– Так, пару придурков, – усмехнулся сержант. – Но они больше бегать не будут. Через подвал и первый этаж можно без проблем выйти к черному ходу, который ведет за замок, вон к тем сараюшкам, но никто из фрицев туда почему-то не побежал. А вообще там как в библиотеке – сплошные полки под самый потолок и шкафы с бумажками, особенно в подвале и на первом этаже. А выше в основном какие-то кабинеты. Штаб у них тут был, что ли?
– Вроде того, – ответил я.
Скрипнула дверь, и из парадного подъезда показались те самые пятеро автоматчиков, усталые, но вполне удовлетворенные, с видом дореволюционных селян после молотьбы. Судя по всему, внутри действительно больше не было никого живых.
– Кстати, где ваша командирша? – спросил я у одного из автоматчиков (я неожиданно вспомнил, что по званию он старший сержант, а его фамилия Гомеревич), рослого парняги с интеллигентным лицом, то ли учителя, то ли адвоката.
– Вроде была вон там, у входа, – и Гомеревич кивнул в сторону входной арки.
Я засунул «ТТ» обратно в кобуру и, обходя лежавшие на брусчатке двора трупы и брошенное оружие, направился в указанном направлении. Нашел старлейтшу по характерному головному убору (то есть приметной кубанке, какие здесь никто, кроме нее, не носил) и согнувшейся над ней скорбной фигуре санинструктора Боговарова.
Махняеева сидела на земле у самого входа в замок, привалившись спиной к кирпичной стене. Ворот ее гимнастерки был разорван чуть ли не до пупа и, судя по свежим пятнам крови, она получила в этом бою минимум две пули, одну аккуратно между орденов, над правым карманом гимнастерки, а вторую пониже грудей, почти точно в середину туловища. Ее спутанные, мокрые волосы спадали из-под кубанки на глаза с расширенными от боли зрачками, и она явно пыталась что-то сказать, но при этом ее губы и подбородок тряслись, а никакого звука не было.
Интересно, как она вообще умудрилась получить эти дополнительные ранения и при этом дойти до самого замка? Доползла или, как обычно, все стерпя, шла впереди цепи? Хотя, кто ищет тот всегда найдет, тем более если дело происходит на войне и речь о пуле…
– Как она? – спросил я у санинструктора.
– Как-как… Отходит, похоже, – ответил он. – И перевязывать себя не дает…
– Что значит «не дает»?! Быстро перевяжи ее и тащи к танкам! Может, все-таки сумеешь спасти…
– Есть, – ответил Боговаров, с готовностью доставая из сумки индивидуальный перевязочный пакет.
У входа в замок среди воронок лежало еще с десяток трупов, в основном немецких. Оба наших танка стояли метрах в ста от замка, практически вплотную друг к другу, и возле них шла какая-то, непонятная мне с такого расстояния возня. Я решил, что, если уж случилось что-нибудь из ряда вон выходящее, Чемоданов мне сам про это скажет. Поэтому я вернулся во двор замка и первым делом спросил у курившего трофейную сигаретку Гомеревича:
– Сержант, пленные есть?
– Нет, в живых точно никого.
– Увлеклись?
– Да вроде того. Как-то даже не заметили, что положили всех. Хотя фрицев тут и немного было…
Блин, теперь и спросить по сути дела было не у кого. Архив-то вот он, а тот он или не тот – хрен поймешь… Ну а о том, чтобы быстро отыскать в этой фиговой прорве бумаг записи этого чертова полячишки, не стоило и думать.
Я осмотрел стоявшие во дворе грузовики. Вроде в кузовах у всех было примерно одно и то же – сплошные папки и кипы бумаг. И, судя по словам рыжего сержанта, в подвалах и первых этажах сплошняком то же самое…
– Потеряхин! Старшина! – позвал меня неожиданно вошедший во двор замка в сопровождении своего стрелка-радиста Мантурова Чемоданов. Вид у обоих был отстраненно-неряшливый, словно на прогулке в парке культуры и отдыха, хотя Мантуров и прихватил с собой «ППШ».
– Ты где там? – спросил лейтенант. – Живой?
– Да живой я, живой, – ответил я, выходя из-за машин на середину двора. – А у вас там чего? Что-то случилось?
– Только что принято радио от «Волхова». Нам приказали срочно отходить.
– Это почему?
– Якобы с запада подходят союзники, которые скоро будут здесь. «Волхов» сообщил, что они не предупреждены о возможной встрече с нами и могут быть всякие эксцессы, вплоть до стрельбы по нам…
Вот как оно выходит. Значит, судьба… Хотя, так было даже проще. Майору Никитину в любом случае обстоятельно и в красках доложат о том, что я архив действительно нашел и героически погиб, уничтожая его. А что это совсем не тот архив, о котором я ему наплел с три короба накануне, уже не суть важно. Если бы подобного приказа на отход не поступило, мне было бы несколько сложнее. Архив-то я должен был поджечь в любом случае, но с получением приказа по крайней мере появлялся формальный повод для этого. А иначе могло получиться довольно интересно – после получения донесения о захвате архива Никитин приезжает в замок и видит перед собой сплошной пожар, при этом меня нигде нет и вокруг вообще никого, кроме вражеских покойников. Опять-таки, практически смертельные, ранения Махняеевой тоже оказывались мне на руку. Будь она жива и здорова – начала бы выяснять, что ей делать дальше и,
