Фамильяр исследовал траву, наблюдал своими неадекватными глазами за птицами. И шел вперед, словно жук, переступая разнокалиберными ножками.
Весь тот день и всю ночь фамильяр учился. Его пути пересекались с путями мелких млекопитающих. Он обнаружил гнездо полевых мышей и разобрал их на составляющие. Их хвостики стали у него чувствительными щупальцами; усики — щетинками на них; он усовершенствовал глаза и научился пользоваться ушами. Он сравнил находку с пылью, лезвием ножа, водой, прутиками, рыбьими ребрышками и промокшим мусором на дне канала: он изучил мышь.
С изумленным вниманием осваивал он новинку — уши. В садах играли юные лондонцы, и фамильяр, прячась по кустам, подслушивал их сленг. Его слух уловил в этом отрывистом тявканье определенную последовательность.
Встречались в садах и хищники. Фамильяр был теперь размером с кошку, так что собаки и лисы то и дело бросались за ним вдогонку. Он давно перерос свою бутылочную броню, которая лопнула и осыпалась с него стеклянной крошкой, но зато он научился драться. Осколки фарфора, гвозди, болты — все это он использовал, чтобы царапаться, и не по злобе, а просто так, все из того же познавательного интереса. К тому же он был необычайно скор на ногу, несмотря на то что конечности у него по-прежнему были с бору по сосенке. И, если его преследователь сам обращался в бегство недостаточно поспешно, фамильяр догонял его и изучал. Ведь его тоже можно было использовать. Так он обзавелся пальцами с хрупкими кончиками из собачьих зубов.
Фамильяр покинул сады. Берегом канала он добрался сначала до кладбища, затем до железнодорожных путей, обслуживающих промзону, а оттуда до свалки. Там он приделал себе колеса, влив свои сосуды и ткань в остатки тележки. Когда позже он избавился от них, открутив их и выбросив, колеса еще долго кровоточили.
Иногда он использовал орудия точно так, как их прежние владельцы, например, птичьи лапы (на двух-трех парах лап он скакал, точно кролик, с одной выгоревшей машины на другую). Но мог и поменять их назначение. Так, он прикрывал от солнца глаза кожистыми козырьками, которые раньше были кошачьими ушами.
Он научился есть. Голод и способы его удовлетворения были для него такими же инструментами, как когда-то пыль: фамильяр не нуждался в пище, однако сам процесс питания его радовал, и этого было достаточно. Он сделал себе язык из обрывка мокрого полотенца, и рот, полный зубастых шестеренок. Они вращались у него во рту, перемалывая пищу и направляя ее в глубину его рта, к горлу.
В ранние часы утра, на участке свалки, залитом химическими отходами, он, наконец, нашел применение мешковине, в которой его когда-то бросили. Он нашел два сломанных зонта, один ободранный целиком, другой просто рваный, и занялся ими, крепко оплетя их волосками вместо рук и манипулируя крысиными хвостиками. Выпустив органические корешки, фамильяр прирастил к обоим зонтам мешковину. Около часа продолжалась эта обдуманная возня, во время которой фамильяр то и дело проговаривал про себя некоторые английские слова — он отрастил себе подобие мозга, — и, наконец, настал момент, когда оба зонта, притороченные к подобиям плеч, спазматически открылись и закрылись, и он, громко хлопая ими, взмыл в воздух.
Его зонты черпали воздух, как крылья летучей мыши, засаленная мешковина неплохо держала его вес. Он летел, никуда особенно не направляясь, свободный, как бабочка, кошачьими и собачьими глазами рассматривал под собой землю, болтал многочисленными конечностями. Теперь он мог охотиться, используя сети из ежевики, которой в городе было много: колючие стебли с одинаковой эффективностью выхватывали добычу из воздуха и поднимали с земли. С пустыря мгновенно исчезли все кошки. Фамильяр зависал между башнями домов, рывками крыльев-зонтов меся воздух. Беззвучно выкрикивал слова, которые ему удалось заучить.
Ночей, когда он мог летать, было всего две, потом он перерос свои крылья, но запомнил их навсегда. Чудо полета тоже навеки запечатлелось в его памяти, которая росла вместе с ним. Лето стояло необычайно жаркое. Фамильяр укрывался в зарослях невесть откуда взявшейся будлеи. Исследовал пути через город. Жил на площадках для отстоя аварийной техники, в сточных трубах и все время рос, менялся и пользовался.
Фамильяр регулярно менял глаза, но старые не выбрасывал, а передвигал внутрь себя, выстраивая их вдоль спины. Он научился осторожности. Две улицы могли выглядеть совершенно пустыми, но их пустота всегда была неодинаковой, он это знал. Он подслушивал у дверей, приложив к ним свернутый конусом картон или пластиковую воронку, которая служила ему продолжением уха. Его словарный запас расширился. Он стал лондонцем.
Проходя мимо любого дома, фамильяр метил его, как собака: поднимал лапу и брызгал из особых желез, которые он смастерил себе из пластиковых бутылок. Поводя барсучьим носом, он окропил жидкостью из соков мусорной кучи и крови колдуна большую часть той ровной местности в северной части города, где вырываются из своих тоннелей наружу поезда метро. Фамильяр присвоил себе этот террасный ландшафт.
Это стало для него ритуалом. Однако, наблюдая за мелкими млекопитающими, населяющими свалки, он понял, что территория — тоже орудие, и стал ею пользоваться и изучать ее, или, по крайней мере, думал, что изучает, пока в одну прекрасную ночь, обследуя освоенный им участок на границе с пригородами, он не напал на след другого.
Фамильяр налился яростью. Он взбесился. Ворвался во двор, где пахло соперником, и стал грызть колеса, плюясь кусками шин. Наконец, добрался до кузова. Лизнул. Вкус покоробил его тело из плоти колдуна и вживленных в нее отходов. Новый запах перебивал его собственный, в нем чувствовалась примесь иной крови. Фамильяр вышел на охоту.
След привел его к садикам позади домов, отделенных от улицы лишь условным заборчиком, через который он легко перемахнул и затопотал дальше, петляя меж брошенных игрушек, кочек сухой травы, куртин с цветами и садов камней. Намеченная им жертва оказалась старой и жилистой: ее след отдавал мочой. Фамильяр использовал след для охоты, он заучил его и понял, что это он сам здесь чужой.
На просторах дальних пригородов запахи опьяняли. Фамильяр молча топотал каменными копытцами. Ночь была темной и пасмурной. Враг был там, за пустым административным зданием,
