В поисках Джейка

треугольников. У каждого свой цвет, своя отметина. Если считать по часовой стрелке сверху, то мой любимый треугольник шестой, между западом и юго-западом. Он чуть-чуть голубее остальных, а рубиновая капля на его вершине придает этой голубизне особенное сияние.

Перечел только что написанное, и самому сделалось смешно и неловко. Что это я, в мистицизм, никак, ударился? Да, это окно сразило меня наповал — не помню, чтобы обладание чем-то материальным так волновало меня раньше. И, тем не менее, слова, написанные мною только что, меня тревожат: в них есть одержимость.

Дело в том, что я сегодня читал, гулял, болтал, как всегда, но все мои мысли в это время были только об окне.

В голову мне лезут разные фантазии. Солнце уже село. В темнеющем небе бесцельно толкутся облака. Возможно, вставка в моем окне — не солнце, а прерывающий небесную грамматику астериск, под которым я сам сижу, как сноска.

Все это совсем нездорово. Мрачн(оват)ое настроение, которое охватило меня в день моего рождения, должно быть, пустило более глубокие корни, чем я думал. Наверное, мне одиноко. Позвоню-ка я кому-нибудь. Глядишь, выйду куда-нибудь вечерком.

Позже

Какое разочарование.

Моим мечтам вырваться из состояния этой мрачной задумчивости не суждено было сбыться. Я не знаю никого, кто был бы жив, рядом и не прочь пойти закусить, выпить и прогуляться. Пролистав свою адресную книжку, я выжал из нее все до капли — список получился небольшой, да что там, просто жалкий. Но и из него никто не захотел составить мне компанию.

Сейчас ночь, вокруг очень тихо, и я чувствую себя по-настоящему брошенным.

5 октября

Я не собирался писать сегодня, так как днем ничего примечательного не происходило (не описывать же, в самом деле, всю эту обычную нудятину — поход в магазин, телевизор, опостылевшее чтение). Но вечером случилась одна страннейшая вещь.

Уже поздно, в гостиной темно и холодно. После того события прошло полчаса, но я все еще дрожу.

Я вошел в кабинет часов около десяти, за книжкой. Лампу зажигать не стал: то, что мне было нужно, лежало прямо у меня на столе, и света, который падал через приоткрытую дверь из гостиной, вполне хватало.

Нагнувшись над столом, я вдруг почувствовал шеей какую-то щекотку — не то чтобы дыхание, скорее, так бывает, когда на вас кто-то пристально смотрит. Я тут же выпрямился, мне стало тревожно.

Снаружи давно стемнело. Тьма была не прозрачной, как в звездные ночи, а, наоборот, мглистой, матовой. Ночь выдалась пасмурная. Под моим окном горел безжизненным химическим светом одинокий фонарь, и все. Луна отсутствовала.

Но красное стекло посреди моего окна сияло.

Алый ледяной луч падал из него на меня и на стол передо мной. Клянусь, что это его прикосновение я почувствовал, от него встали дыбом волоски у меня на шее.

Я стоял и смотрел. Наверное, даже рот разинул от удивления. Каждый дефект, каждая царапинка выделялись на центральном фрагменте стекла четко, как на гравюре. Мне вдруг показалось, что их там великое множество и они складываются в разные формы: я видел то зародыша, свернувшегося в утробе, то красный смерч, а то подернутый кровью глаз.

Прошло секунды три или четыре, и вдруг все кончилось. Почему, я не понял. Свет за моим окном не погас, по крайней мере, я ничего такого не заметил. Наверное, леденец выключился, когда я моргнул. Знаю только, что в один миг он горел, а в следующий перестал. Не оставив никакого следа на сетчатке моего глаза.

Наверное, это самолет или другая какая-нибудь штука послала луч, и он каким-то непонятным образом угодил мне прямо в окно. Теперь я мыслю уже яснее, чем несколько минут назад, и это объяснение представляется мне единственно возможным. Хотя, если все дело только в этом, то незачем было это писать.

И все же, пока мой кабинет освещался тем светом, у меня было такое чувство, будто в воздухе разлито что-то очень странное. И очень, очень плохое. Длилось это всего три секунды, но за эти секунды у меня похолодело в груди.

8 октября (Глубокой ночью)

За тем окном что-то есть.

Мне страшно.

Не любопытно, не беспокойно, даже не тревожно, а по-настоящему страшно.

Надо поскорее записать.

Когда вечером я вернулся домой (целый день я думал о том, что же это было прошлой ночью, старательно притворяясь перед самим собой, будто ничего не происходит), то буквально с порога почувствовал сильное нежелание входить в свой кабинет. Когда я, наконец, пересилил себя и вошел, там все было как обычно.

Бросив небрежный взгляд в окно, для чего мне, однако, пришлось приподнять голову, я не увидел в нем ничего, кроме неба. Из-за дефектов стекла оно казалось пятнистым и растрескавшимся, но в остальном вполне нормальным.

Решив, что это только нервы, я еще пару часов потоптался по хозяйству, но расслабиться так и не мог. Странный вчерашний свет не шел у меня из головы. Я словно чего-то ждал. Сначала я сам не понимал, чего именно, но, по мере того, как вечер старел, а солнце угасало, я поймал себя на том, что все чаще бросаю взгляды на окна гостиной. Я размышлял, что делать.

Наконец, когда день совсем кончился, я принял решение снова войти в кабинет. Разумеется, только чтобы почитать. Эти слова я четко и ясно произнес про себя, — на случай, если меня кто-нибудь слушает.

Там я сел в кресло и начал листать скучную книгу Чарли, которую, хочешь — не хочешь, надо закончить.

То и дело я поглядывал в окно, но стекло вело себя так, как и подобает всякому нормальному стеклу. Я давно погасил верхний свет и читал при небольшой лампочке, чтобы уменьшить отражение. За окном время от времени посверкивали огни самолетов, которые перелетали из левой части моего окна в правую, проходя по дороге через старое стекло. Совпадая с пузырьками воздуха в нем, искры на миг становились огненными шарами.

Так я читал и наблюдал еще около часа, а потом, кажется, заснул.

Проснулся я