Он привел Ларри в комнату на пятом этаже в самом конце коридора. Стены и потолки, выкрашенные белой эмалью, были расчерчены трубами и кабелями. В одном конце виднелась корабельная койка с медными поручнями. С одной стороны три иллюминатора. Полное впечатление, будто они очутились в капитанской каюте на военном судне.
Маунтбеттен торжествующе посмотрел на удивленного Ларри:
– Это мне сделали по заказу Эдвины.
По другую сторону койки стоял манекен, облаченный в адмиральскую форму со всеми регалиями.
– Форма моего отца, – объяснил Маунтбеттен. – Принц Людвиг, о котором твой дедушка писал в «Таймс». Как видишь, я ничего не забываю.
Пока они спускались по лестнице, он продолжал:
– Кстати, о том, что не забывают и что моя жена называет бойней. Я не забыл Дьеп. Думаю, ты тоже.
– Я никогда не забуду тот день, сэр.
– Я тоже. Мы старались как могли, но это навсегда на моей совести. Что сделано, то сделано. Все, что осталось каждому из нас, – не допустить подобной ошибки вновь.
Внизу уже столпились взвинченные сотрудники.
– О господи, – вздохнул Маунтбеттен. – Пора уже? – Он обернулся и пожал Ларри руку: – Добро пожаловать на борт. – С этими словами он устремился прочь вместе с подчиненными.
В короткий промежуток времени между беседой с Маунтбеттеном и отбытием в Индию Ларри ни с кем не встречался. Отцу он написал об отъезде, отметив, что путешествие в Индию – это прекрасная возможность, которую жалко упустить. О том, что покончил с живописью, он не упомянул, стыдясь, что так долго пользовался отцовской щедростью. Второе короткое письмо, такое же сдержанное, Ларри отправил Эду и Китти. От Нелл вестей так и не было. Возможно, вмешался Тони Армитедж, и теперь она держалась подальше. Связаться с ней Ларри даже не пытался.
25
– Я будто вернулся в чертов офлаг. – Эд смотрел из окна на падающий снег. – Эта клятая зима длинней войны.
Китти молчала. Выбираться из-под одеяла не хотелось – в спальне слишком холодно. Отвечать тоже – потому что бессмысленно. В последнее время настроение у Эда хуже некуда. Помогает только завтрак, точнее, пара рюмок за завтраком.
Вбежала Памела – босиком по холодному полу – и запрыгнула к маме в кровать.
– Как ледышка! – Китти крепко обняла замерзшую дочь. – Снова снег, – сказала Памела, – давай вообще не вставать.
– Увидимся внизу, – удаляясь, бросил Эд.
Обнимая Пэмми, Китти лежала в постели, пересиливая обиду и гнев. Ночью Эд такой нежный, но каждое утро кажется, что она снова его потеряла. Почему все так тяжело? Неужели он не может по крайней мере поздороваться с дочерью? Почему он говорит, будто чувствует себя как в лагере для военнопленных, если рядом она и Пэмми? Да, зима никак не кончится, но ведь зима – она для всех зима, а не только для Эда.
Едва они с Памелой спустились вниз, как Эд отправился за дровами, хранившимися в оружейной. Нужды в этом не было: можно было послать старого Джона Хантера, в крайнем случае вызвался бы еще кто-нибудь. Но Эду нужен повод встать и уйти. Побыть одному.
Вот что ранит Китти больше всего. Да, время тяжелое, но все же они вместе. Эта зима могла бы стать бесценной. А самое ужасное, Китти винила во всем себя. Она не может сделать мужа счастливым.
– Чем мы сегодня займемся, мама? – спросила Памела.
– Не знаю, милая. Может, почитаем?
– Терпеть не могу читать.
Девочке нет и четырех, спешить некуда. Впрочем, это и не уроки. Китти просто медленно читала дочке книгу «Котенок Том и его друзья», ведя пальцем по строчкам. И Памеле, хоть она и притворялась, что скучает, явно было интересно. Пару дней назад Китти слышала, как та сказала поварихе миссис Лотт: «Боже, что же мне делать!» – прямо как миссис Табита Твитчит.
Памела, как и отец, не могла усидеть дома. Но выйти наружу было теперь непросто. Сперва – натянуть кучу одежды, потом одолеть сугробы по колено, даже чтобы дойти до пруда, – да и сам замерзший пруд стал опасен. Памелу тянуло прогуляться по льду, ведь он стал такой же, как и весь парк: плоский, гладкий и белый. Девочка не понимала, что под снегом и льдом вода, что можно провалиться, замерзнуть и утонуть. А может, понимала, но все равно стремилась туда, зная, как это пугает и сердит мать. Почему она такая?
Спустилась Луиза, зевая и сонно моргая.
– Зачем Эд за дровами пошел? – спросила она. – Это работа Джона Хантера.
– Понятия не имею. – Китти пожала плечами. – Видимо, не знает, чем еще заняться.
– Джордж надумал переставить все книги в библиотеке. Может, Эд ему поможет?
– Папа ненавидит читать, – тут же встряла Памела. – Не говори глупостей, детка, – одернула ее Китти.
– Я бы не сказала, что Джордж любит их читать, – заметила Луиза. – Он их любит собирать. И переставлять.
Потом Эд и Памела ушли гулять. Они рисовали узоры на выпавшем снегу, пока новый снег не скрыл рисунки и не завалил следы.
За обедом Эд попросил пива:
– Хочется хорошего крепкого биттера.
Мистер Лотт нацедил в погребе целую пинту, Эд выпил до дна, попросил добавки и удалился в бильярдную.
– Он столько пьет, – посетовала Китти. – Нельзя попросить Лотта не подавать пива?
– Неудобно как-то, – объяснил Джордж. – Разве можно диктовать другим, как им жить?
– Тебе лучше самой поговорить с ним, Китти, – посоветовала Луиза.
Проблема в том, что Эд знал свою норму. Он не становился шумным или навязчивым. Наоборот, только больше отдалялся. Ближе к ночи, уже перейдя на скотч, Эд словно превращался в живого мертвеца – медленно бродил по дому, глядя в пространство. В такие моменты Китти охватывала пугающая ярость: хотелось ударить Эда, чтобы закричал от боли. Что угодно, лишь бы обратил на нее внимание.
Памела отправилась вместе с посудомойкой Бетси на поиски яиц. Куры повадились класть их в новых местах: прогретые бойлерами кладовка и мастерская подходят как нельзя лучше. Памела обожала Бетси и беспрекословно выполняла все ее поручения – к недоумению Китти, которая однажды все-таки не утерпела:
– Почему ты так любишь Бетси?
– Потому что я не обязана ее любить, – ответила Памела.
Иногда дочь говорила словно взрослая. Как может четырехлетний ребенок так хорошо владеть собой, пугалась Китти.
Она направилась в бильярдную поговорить с Эдом. Там было неуютно: огромный камин напротив широкого окна не горел, из вентиляции под потолком дуло. Эд склонился над бильярдным столом, прицеливаясь. Полупустой стакан скотча стоял на полке.
– Развел бы огонь, – сказала Китти.
– Только дрова переводить, – буркнул Эд, даже не обернувшись.
Он ударил и промазал:
– Черт.
Видя, как он, волоча ноги, обходит бильярдный стол и глядит на шары, Китти поняла, что он безбожно пьян.
– Не надо так, Эд, – мягко попросила она.
– Не надо – что? – Так много пить.
– Ничего страшного, – отмахнулся он. – Это успокаивает.
– Слишком успокаивает. Такое спокойствие никому не нужно.
– Очень жаль, – выговорил он с усилием. – Но я с этим
