Он продолжил далее весьма точно рассказывать о сражениях Обри (а на долю Обри их выпало необычно много), пока два сельских джентльмена на другой стороне стола не начали смотреть на Джека с уважением и даже удивлением, поскольку достижения его оказались необычными, и рассказывали о них совершенно искренне.
— Мистер Обри, — пробормотал Блейн, прерывая повествование на том моменте, когда «Сюрприз» топил турка в Ионическом море. — Кажется, епископ хочет выпить за ваше здоровье.
Джек бросил взгляд вдоль стола — епископ и правда улыбался ему, держа в руке бокал:
— За вас, мистер Обри.
— С глубочайшим удовольствием, милорд, — ответил Джек, кивая, — пью за ваше величайшее счастье.
За этим последовало еще несколько бокалов с другими джентльменами. Стивен, сидевший через полстола на другой стороне, заметил, что на лицо Джека вновь возвращается румянец, возможно даже больше, чем хотелось бы.
Чуть позже Стивен также заметил, что его друг принялся рассказывать историю. Истории Джека Обри редко имели успех — его талант лежал не в этой сфере — но свои обязанности гостя он знал, и с искренним удовольствием взглянув на непосредственных соседей, начал:
— Когда я был мальчишкой, в наши края как-то назначили епископа, еще до доктора Тейлора. И когда его только назначили, он решил проведать своих подопечных, свою епархию. Всюду он побывал, и когда приехал в Троттон, то едва мог поверить, что такое малонаселенное место — знаете ли, там всего лишь пара рыбацких хижин на берегу — может составить целый приход. Он спросил у преподобного Веста, отличного рыбака, кстати, он меня научил угрей ловить на крючок. Так вот, он спросил у преподобного Веста...
Джек слегка запнулся, а Стивен стиснул руки. Имелся в этой истории момент, который мог ее испортить — в вопросе епископа слово «место» в произношении Джека могло послышаться как «мясо».
— Он спросил преподобного Веста: «Много ли у вас здесь душ?»
Стивен расслабился.
— И Вест ответил: «Нет, милорд, боюсь, одна лишь камбала».
Джек Обри, обрадовавшись тому, что его историю приняли благожелательно, что он смог рассказать ее и исполнил обязательства перед собравшимися хоть на некоторое время, сосредоточился на прекрасной баранине, пока разговоры его обтекали. Кто-то рядом с епископом рассуждал о странной французской привычке игнорировать британские титулы и традиции. Один из чиновников Уайтхолла согласился:
— Да, когда Андреосси был посланником Бонапарата, то письма моему шефу он адресовал «Сэру Уильямсону, эсквайру». Но что хуже, он завел интрижку с женой одного нашего коллеги, француженкой. Услышав где-то, что у герцога Девонширского дела обстоят очень печально, он ее послал к герцогине с откровенным, неприкрытым предложением десяти тысяч фунтов за секреты Кабинета министров. Герцогиня все рассказала Фоксу.
— Французы проиграют эту войну из-за невежества, — заметил его сосед. — Начали они с того, что отрубили голову бедному Лавуазье, заявив, будто республике не нужны ученые.
— Как вы можете говорить о французском невежестве, если сравнить их отношение к воздушным шарам с нашим? — воскликнул сидевший напротив него гость. — Вы же должны помнить, что они с самого начала организовали воздухоплавательный корпус, а сражение при Флерюсе они выиграли благодаря точной информации с воздушных шаров, поднятых на огромную высоту над неприятелем? Его численность, диспозиция, перемещения — все открыто взору сверху. А что мы делаем в этом направлении? Ничего.
— Против них выступило Королевское общество, — вступил в разговор епископ. — Отлично помню ответ на предложение короля оплатить некоторые испытания — я был там в этот момент. «Ничего хорошего из этих экспериментов ожидать не стоит», — ответило Общество.
— Часть Общества, — резко отозвался один из его членов. — Очень маленькая часть — комитет, в основном состоящий из математиков и антикваров.
Остальные члены Королевского общества не согласились ни с изначальным утверждением, ни друг с другом. Обри и Мэтьюрин, хотя и сильно привязанные к Королевскому обществу, большую часть времени проводили за границей. Они мало знали о кипящих внутри него страстях и еще меньше хотели об этом знать; в обсуждении они не участвовали. Стивен все внимание уделял своему соседу по правую руку, который успел совершить полет, причем замечательный, во времена первой вспышки энтузиазма, еще до войны.
По его словам, он тогда был слишком молод и беззаботен, чтобы записывать какие-то технические детали, но все еще сохранил то первое живое ощущение изумления, благоговения, восхищения и радости, когда после медленного, унылого и раздражающего подъема сквозь туман воздушный шар поднялся к солнечному свету. Все пространство под ними занимали девственно-белые горы облаков, их гребни и вершины, а наверху — обширное небо, темно-синее, гораздо темнее, чем бывает внизу. Совершенно другой мир, и абсолютно беззвучный.
Воздушный шар ускорил подъем под солнцем — они видели его тень на море облаков — все быстрее и быстрее.
— Господи, — признался он, — я и сейчас отчетливо все вижу, как бы я хотел уметь описать это словами. Цельный драгоценный камень неба над нами, невероятный мир внизу и наш убегающий след на нем — странное чувство вмешательства.
Убрали со стола, приближалось время тостов, и Джеку стало страшно. Его ранения, последовавшая диета из хлеба и воды и отсутствие тренировок снизили устойчивость к алкоголю, и даже после умеренного количества выпитого его голова стала не столь ясной, как хотелось бы. Как оказалось, не было нужды бояться. После тоста за короля сэр Джозеф задумался, пытаясь соединить две половинки ореховой скорлупы, а его сосед по левую руку лорд Пэнмур произнес:
— Совсем недавно этот тост застрял в необычайно большом количестве глоток, воистину необычайно. Только вчера принцесса Августа рассказала моей жене, что до смерти кардинала Йорка [39] не могла поверить в свой титул.
— Бедная леди, — согласился Блейн. — Такие сомнения делают ей честь, пусть и граничат с государственной изменой. Но сейчас-то она может успокоиться. — Обратившись к Джеку, он спросил: — Рискну предположить, что тост у вас в глотке никогда не застрянет, сэр?
Но Джек слишком
