Первой час ударил, певун спел. Она пала в гроб. Потом приходят, стучатця. Он отвечает, аминь оддавает. Царю доложили, што жив.
— Выпускайте, говорит, ноцевал ноць, ночуй другую.
Он говорит:
— Я у отця спрошусь.
Отець говорит:
— Опять такжа делай, да повались ей по праву руку ко гробу: она встанет, доски-те размахнет, тебя доска закроет.
Он пошел, свещу затеплил, салтырь прочитал, скрыпку проиграл и повалился по праву руку, ей ко гробу. Вдруг полночь настала.
Она размахнулась и его закрыла.
Спасибо тебе, батюшко, Спасибо тебе, матушка! То-то послали молодого, То-то послали веселого, Двое сутоцки не едала, Все бы костоцки оглотала.Все бегат; и посмотрела за їкону:
— Вот hде он, душецька, стоял! Дух есь, а я глупа!
Певун запел. Она пошла в гроб.
Опеть пришли, опеть стучатця. Он аминь оддават. Царю доносят, он говорит:
— А две ноци переспал, пусть третью спит.
— Я пойду у отця спрошусь.
Отець и говорит:
— Скуй три прута оловянных, три прута медных, три прута залезных, залезь на столб, она выйдет забегат, ты ей стегай; все пруты обломашь, она станет веретешком, ты веретешко переломи, носок брось к іконам, а пятку к порогу.
Он так все и сделал. Сковал три прута оловянных, три прута медных да три прута залезных. Пошел в церковь, салтырь прочитал, скрыпку проиграл и залез на столб. Полноць стала, она из гроба выстала и забегала.
Спасибо тебе, батюшко, Спасибо тебе, матушка! То-то послали молодого, То-то послали веселого, Трої сутоцки не едала, Все бы костоцки сглотала.Прибежала ко гробу.
— Вот hде он, душецька, был, рядом со мной, пахнет тут, как я не заменяла.
Бегат, бегат, он на столбе сидит. Она подняла глаза и увидала его:
— И слезай, душецька, мы с тобой посидим, поразговаривам.
Коналась, коналась ему, не могла доконацца ничево. Он молчит.
Стала грызть столб:
— Никуда деваешься, я тебя съїм.
Половину перегрызла, на другу сторону перескоцила. Он со столба скочил, хватил за косу и стал секчи. Три прута оловянных обсек, три прута медных да три прута залезных. Стало веретенышко. Он это веретенышко меж колен переломил. Носок бросил под порог, пятку к іконам.
Под порогом стала красна девиця, а у їкон серебра куця. Потом приходят, стучят. Отвечают двое, аминь оддавают. Побежали, царю донесли, он сказал: — выпускайте. Приходили к царю — веселым пирком да и за свадебку. Свадьба отошла, молодець пришел к отцю. Отець говорит:
— Ну, давай имушшесьво делить.
Делили, делили. Уж и имушшесьва много! Вот и роздели-ли. Отець говорит:
— Станем жену делить.
Ему жены было жалко.
— Мы вместях наживали и розделим.
— Как будем делить?
— На одну ногу наступим, за другу розорвем.
Розорвали, — в середки у ей змей. Принетой говорит:
— Вот она три года прожила бы и тебя бы съіла.
Местях сложил и дунул. Стала чела и здорова.
— Теперь принимай. Живи сцисливо. Оставайся.
Едва пинежская бабушка кончила, как Московка горестно воскликнула:
— Ты бы, бабушка, эту сказку ночью да без огня нам бы рассказала.
— Хош у нас ночь и без огня светла, и убаїла бы, — ввернул Скоморох.
— Да не убаїла-б, а ишша страшней было бы…
— Брось! И так брюхо перетянуло со страху. Ой, уж не в люби у меня таки сказки! Послушала тебя, Махонька, да и полно, нать ершов чистить!
И хозяйка, приходившая послушать Махоньку, убежала, а Московка обратилась к Помору:
— А на Новой Земли есть лешаки? Там ведь лесу-то нет.
— Не видал. Медведя видал, заходил к нам в каютинку. Он ведь страсть любопытной. Я скричал — он убежал. А «его» не видал. Там «он» на горы, либо в избы живёт. Ведь рассказывали в Больших Кармакулах, што девицу одну спасли, но я однако не верю в эти глупости. Только што севодня решено сказки с нечистой силой, дак вот рассказывают на Новой Земле, и я вам расскажу…
И Помор рассказал.
23. Спасенная девица
Одна лодья промышляла на Новой Земли. И промышленники на зиму остались. Ну, занимаютса. Филипповский пост настал, ночи долги. У них был мастер на гармоники играть. Вот он раз заиграл, вдруг пара пляшет. Слышно, а не видно.
Один из них был человек пожилой, он посоветовал не тот марш заиграть. Не тот марш — и пляска другая.
Старик сказал:
— Ну, Андрей, довольно, севодня больше не играй!
На другой день этот старик приготовил горшок с углем и бросил ладан, горшок прикрыл. Как Андрей заиграл, опять пара затопала, а старик и разбил горшок. Пошол чад, увидали в этом чаду упала женщина, и голос кричит:
«Сгорела ты, пропала»!
И выскочил «он». Сколько ни кричал, она без движенья. Старик велел все окна закрестить. Голос кричит: «Сожгу!» А сделать ничево не может. На женчину крест надели, она очнулась:
— Не оставляйте ни на одну минуту меня! Если мне захочетса изопражнитса или помочитса, не спускайте одну. Хоть совесно, буду ходить с мушшиной.
Она рассказала, што в худой час родители ее проклели и «он» унес ей. В этих горах в ево помещеньї она и жила с ним.
Так девица жила с промышленниками до весны, просто пассажиром сидела.
Вот они запоходили, и как раз шли наволок мимо этой горы, где она жила с лешим. Она и говорит:
— Паруса уберите лишны, он пустит ветер, вас может опружить.
Действительно, подул ветер, еслиб паруса не убрали, могло бы ренгоут сломать. И видят, как «он» по горам бегат, в руках ребенка держит. Вот прибежал на остальну гору, разорвал ребенка пополам и кинул в лодью.
«На-же тебе половину!» Но помахнулса, одна только капля крови попала, и судно стало бочить. Она кричит:
— Ножом стесните скорее, а то опружит!
Как топором стеснили, так судно выправилось. Приехали в Архангельско.
Теперь все выжидательно посмотрели на Печорца, и он медлительно начал.
24. Богатый купец и сколотный сын
У купца боhатого родилась дочи. И было ему в ту-жа ночь сновение, што в ту-жа ночь родитсе у девки сколотной сын и женитсе на его дочери. И, действительно, в ту-жа ночь девка одна принесла сколотного.
«Ах, нечесно. Как ето сколотной женитсе на моей дочери? Етого уж нельзя допустить». Он все за етой девкой, да за ее ребенком присматривал. Слыхал, што он уж в грамоту отдан и хорошо ето дело понимает.
Вот он жоны за чаем говорит:
— Я думаю етого-то мальчика в прикашьчыки взять.
— Што ты? Он мал ешьчо,
