— Нет, он грамотной.
И поехал он за етим мальчыком. Встретил его около ворот, разговариват с їм:
— Не идешь-ле ко мне в прикашьчыки?
— Я ведь мало наук произошел.
— Довольно.
— Я не знай, как мама.
Они пошли в избу. Он матери говорит:
— Отпусти его ко мне в прикашьчыки.
— Што ты? Он ведь ешьчо глупёшенек!
— Нет, он шьчытать может и хорошо грамотен. Я триста рублей положу жалованья.
— Я уж не знай, как он хочет.
— Как ты, мама, хочешь, а только пора учиться, как хлеба наживать.
— Ну, што-ж, иди!
Вот етот купец деньги на стол выложил, а мальчика взял с собой.
Стал етот мальчик в лавки помогать, и народу навалилось в етой лавки: никовда такой торговли не было и покупатели все довольны и все етого мальчика дарят.
Он думает: «Нечесно ето будет! Он женитсе на моей дочери. Нать удумать што-нибудь».
И удумал етого мальчика извести. Скликал своїх дворников, дал їм двести рублей.
— Возьмите его, поежжайте с їм загород и бросьте в речьку, под мост. Там речька.
Они взели мальчика, поехали, на мосту остановились:
— Што вы со мной делать хотите?
— Да вот хозеїн велел тебя в речку бросить, утопить.
— А много-ле вы корысти возьмете?
— Да вот он нам двести рублей дал.
— Возьмите всю мою казну, а меня отпустите.
— Куда-жа ты денешьсе?
— Я иду в странные города до возрасту.
Они подумали, што из чужого дела душа губить, и отпустили его. К купцу воротились, он спрашивает:
— Ну, што спустили?
— Бухнул!
Ну, прошло колько-то времени, приехал из странных городов етот детинка, порядоцьной стал, сам из себя хороший, пригожий, — красавець!
Етот купец посмотрел его, домой пришел, повалилсе с женой и бает:
— Ах какой молодець! Какой нарядной! Его бы в прикашьчыки взять!
— Што-ж, возьми.
Он стал его приглашать.
— Што-ж, я за тем и приехал, места їшьчу.
— Вот, все тебе книги, колокола, все тебе давосьни дела!
Ах, прикашьчык хорош: товар берет, просто на него гледеть приятно, все… И стал с женой советоваться: нам-бы такого зятя: што вострой, што чего, што смирной, торгует, дак…
— Што-жа, говорит жона, пусть идет в дворовики к нам.
В утрях стали чай пить. Купец его зовет с ними чай пить, а тот што-то в лавке поправлял, отвечает:
— А вот поправлюсь, приду.
Ну, поправил там што надо, пришел; купец стал ему говорить:
— У меня етакое житьё, купечесьво…
Махонька перебила:
— А мать свою узнал?
— Уж погоди, где тут мать… до утра хватит…
Так себе побаїли, по рукам ударили, и повеласе и їх свадебка.
— Ах, какой зять хороший!
Неделя там прошла, купець и говорит:
— Ты можот желашь к своїм съездить, дак поежжайте, я спускаю.
— Только уж и вы, папенька, с нами.
— Ладно.
Средились. Купець велел запречь коней самолучших. Едут.
И приворачивает зять к избушки, hде его мать.
— Што ты ето, куда?
— Да надо тут кое што взять.
Она у ворот стречает:
— Куда вы отправились поездом?
Зашли все в избу, тут он ей в ноги пал.
— Здрастуй, маменька!
Тот и оплыл: вот тебе! Сбылось таки!
Вот сон не врет!
Отгостили у етой сватьюшки, отправились.
Стал купец думать, как бы зятя извести:
Пошлю его по всей солнечной округе узнать, есть-ли хто меня боhатей. Дам ему большую казну, его уж непременно убьют.
И послал. Отправился тот на три года, ходил, ходил, шьчытал, шьчытал, написал етого архиву больше вашего, вернулся обратно.
— Много-ле купцей боhатей меня?
— А вот на, сам щитай, смотри.
Шьчытал, шьчытал, разбирал целу неделю и бросил: нет купцей боhатей меня… Ах ты ну!
Пошлю-ка я его к hосподу боhу спросить, есь-ли хто на земли боhатей меня. Пушьчай ходит, докуле не найдет hоспода боhа. Дак уж не вернетсе. Пропадет-ле hде.
— Вот, ешьчо потрудись, зять: сходи-ка ты ко hосподу-боhу и спроси его, есь-ле хто на земли боhатей меня.
Зять склалсе в котомоцьку, попростился со веема и отправился. Шел, шел, года два прошетался. Стретился ему старичек:
— Куды идешь?
— Носпода-боhа искать.
— Нде-жа сыскать тебе? А быват hосподь-боh дас. Одна-кожа я тебя направлю. Иди к синему морю, тебя извошшики перевезут.
Вот пошёл он, шел близко-ле, далеко-ле, низко-ле, высоко-ле, дошел до синя моря.
Там никого нет, только лодка бегат. Никого в ей нет, нет весел, ничего, а лодочка бегат, только шустат.
Он и скрыцял:
— Лодочка-Самоходочка, перевези меня!
Лодочка сейчас подбежала.
— А ты, hосподи, дай мне поветерь и погоду.
И дал ему hосподь поветерь и тиху погоду. Перевезла его лодочка, отвернулась, побежала обратно.
Шел он подле синего моря и повстречалась ему избушка небольша. В етой избушки мужик да женшьчына мечут кален камень из грудей в груди.
— Куда пошел?
— Носпода-боhа искать.
— Ах, доброй человек, спроси про нас, докуда мы будем мучатьсе?
— Ладно. Боh судит, дак увижу, спрошу.
(А ето кум да кума блуд сотворили, за тот грех.)
Шел дальше, опять изба, в той избы из ушата в ушат воду переливают мужик да женшьчына.
— Куда идешь?
— К hосподу-боhу.
— Спроси про нас, долго-ле нам мучитьсе?
(Они молоком торговали, да воду лили, за што їх hосподь трудит.)
Переночевал, пошел дальше, — лежит громадна шьчука на берегу, как дом лютой. Он ужахнулсе.
Она ему молитсе:
— Свороти меня в море.
— Да hде-жа? Ты, как два дома лютых, я боюсь и подойти к тебе.
Пошел дальше. Шел близко-ле, далеко-ле, низко-ле, высоко-ле, день до вечера, красна солнышка до закату. Стретилсе старичек (а это был сам hосподь).
— Куда пошел?
— Носпода-боhа искать.
— Нде-ж тебе его найти?
— Нде hосподь судит.
— А што видел?
— Видел, лежит шьчука огромадна, как дом лютой. Как она мне коконалась в воду ее свалить. Я устрашился к ей подойти.
— Носподь к ей не может подойти, не то ты. Это шьчука проклята, обожрана: она трое кораблей проглотила. А ешьчо што видел?
— Видел, мужик и женшьчына кален камень из грудей в груди мечут.
— Ето грех непростимой: кум с кумой блуд совершили. А ешьчо што видел?
— Видел, мужик и женшьчына воду из ушата в ушат переливали.
— Ето грех непростимой: они спорину с молока снимали. Ну не найти тебе боhа больша, вороти назадь. На же моей троски. Иди к етой шьчуки и вели ей рогануть три корапя: ето проклята шьчука обожрана. Она вырогнет тебе первой корапь с чистым серебром, второй — с чистым золотом, третий с земчугом.
И вдруг стар старичек потерелся, а быват ето hосподь был…
Пошол он назадь к шьчуке етой и сказал ей за
