— Просыпайся давай, говорю. Приехали.
Гельмут с трудом разлепил глаза. Голос доносился издалека, будто его оглушило. Все вокруг сливалось в густое месиво, которое не сразу сложилось в единую картину. Сощурившись, Гельмут увидел, что он сидит в автомобильном кресле, а слева от него за рулем — бородатый мужчина в черной кожаной кепке.
— Приехали, говорю, — повторил мужчина. — Ты дома.
Гельмут часто заморгал, провел рукой по лицу, огляделся. В воздухе пахло почему-то осенней сыростью. Машина стояла у обочины грязной песчаной дороги, рядом раскинулись кусты сирени, сбоку покосился старый деревянный дом, а за ним еще один, и еще — это была какая-то деревня.
— Дома? — переспросил Гельмут, слабо ворочая пересохшим языком.
— Дома, где же еще, — раздраженно ответил водитель. — Сам говорил, что ты из Черносолья.
— Я? Из Черносолья?
— Если ты сейчас скажешь, что ты не из Черносолья, я тебе в морду дам, — сказал водитель. — Два часа сюда ехал. Сжалился над тобой. А ты, видать, и не помнишь ничего.
— Не помню, — признался Гельмут.
Он наморщил лоб и стал вспоминать. Что было перед темнотой? Последнее, что приходило на ум — пыльная дорога к разрушенному мосту. Что это был за мост? Почему разрушенный? Почему-то вспомнилась Испания. Почему Испания?
— Ты уж прости, но сам теперь разбирайся, — проворчал мужчина за рулем. — Я тебя подобрал, я тебя довез до Черносолья. Отсюда ты или не отсюда — уже не мое дело.
— А как вы меня подобрали?
Водитель вздохнул.
— Ты лежал на обочине за мостом. Я ехал по делам в Красный Погост, переезжаю мост, смотрю — лежишь. Вышел из машины, осмотрел тебя, а ты губами шевелишь и что-то невнятное бормочешь. Бледный, как смерть, мокрый весь, вспотел. Спросил, откуда ты. Ты сказал — из Черносолья. Усадил тебя сюда, довез, хоть и не по пути.
— Спасибо. Из Черносолья… Я так сказал?
— Ну да, — кивнул водитель. — Хочешь сказать, что ты не отсюда?
Гельмут промолчал.
— Или хочешь сказать, что тебе сюда не надо? — ухмыльнулся водитель.
— Надо, — поспешно закивал головой Гельмут. — Подождите, а мост.
Водитель нахмурился.
— Что мост?
— Он был. — Гельмут напряженно думал. — Он был разрушен?
— Как он мог быть разрушен, если я по нему ехал? Слушай, друг, не в обиду, но тебе бы в психическую не помешало. Или проспаться как следует.
— Проспаться. — пробормотал Гельмут.
— Ладно, мне пора. Вылезай из машины, я поеду.
— Да, да, — сказал Гельмут, открывая дверцу. — Спасибо.
— Не за что.
Гельмут вышел из машины и вдохнул чистый вечерний воздух. Сознание постепенно прояснялось.
— Слушай, — сказал вдруг водитель. — Ты не знаешь, почему свалился на мосту?
— Нет.
— Дурак. Здесь все все знают о тебе. Один ты ничего не знаешь.
С этими словами водитель нажал на газ.
Гельмут остался стоять на обочине. Он оказался в самой обычной деревне — такие он помнил еще с детских лет, проведенных под Оренбургом. Все те же домики из почерневших бревен с окнами в резных наличниках, заросшие крапивой палисадники, серые поля огородов, сверкающая лужами грязная дорога. В воздухе по-прежнему пахло осенью, и это было странно, а небо затянули серые тучи, и от этого все вокруг тоже казалось серым, даже трава и деревья. Даже он, Гельмут, вдруг почувствовал себя сотворенным из серой массы.
В деревне было абсолютно тихо. Гельмут попытался прислушаться и различить хотя бы пение птиц или жужжание стрекоз, но все вокруг молчало. Тишина казалась оглушающей и беспокойной. На дальнем лугу поднимался белесый туман, и Гельмуту стало не по себе.
Надо найти болотное сердце, вспомнил вдруг он. Оно где-то здесь, в Черносолье.
Но где и как начинать поиски — он не имел ни малейшего понятия. Наверное, надо спросить у местных, подумалось ему. При слове «местные» снова стало не по себе.
Он подошел к ближайшему дому, совсем черному, с потрескавшимися бревнами, из-под которых торчал серебристый мох, поднялся по скрипучему крыльцу и, недолго помявшись, все-таки набрался смелости постучать.
Тишина.
Он постоял немного и постучал еще раз.
В ответ раздался скрипучий и приглушенный старческий голос:
— Иди к черту. Здесь все спят.
Значит, здесь все-таки кто-то живет, подумал Гельмут. Снова набравшись смелости, он постучал еще и спросил:
— Как же вы спите, если разговариваете со мной?
— Я сплю, — ответил голос.
— Но ведь сейчас день, — не унимался Гельмут.
— Я сплю, — повторил голос за дверью. — Сейчас ночь. Ночью все спят. И ты спишь.
Гельмут больше не стучал.
Он спустился с крыльца и растерянно оглянулся вокруг. Небо становилось темнее, воздух начал густо просвечивать синим, как обычно бывает в предсумеречные часы, туман на лугу стал плотнее, и запах сырости ощущался густым и холодным. По рукам забегали мурашки.
Он подошел к дому напротив — такому же старому, с такими же растрескавшимися бревнами. Постучал — на этот раз в окно.
— Не мешай спать, — откликнулись внутри почти тем же голосом, что и в первом доме.
Гельмут сглотнул слюну, зачем-то кивнул и зашагал дальше по дороге, к следующему дому.
Здесь он не стал стучать, а просто подошел к окну и робко спросил:
— Добрый вечер. Есть кто-нибудь?
— Все спят, — моментально ответили изнутри, будто ждали его, и голос был таким же глухим и старческим, и у Гельмута сжалось сердце.
Сумерки сгущались очень быстро, и лес вдалеке за туманом стал совсем черным, а туман на его фоне, наоборот, стал совсем белым и превратился в сплошную стену.
Гельмут прошел мимо нескольких домов — за ними деревня кончалась, дальше дорога уходила через туманные поля, петляя, в
