— У вас посетитель, — сказал надзиратель, нетерпеливо звеня ключами в руке.
— Посетитель? — недоверчиво переспросил Гельмут.
— Я сказал, на выход.
Все было как прежде — лицом к стене, обыск, наручники, вперед по коридору. Его повели в тот же кабинет, где всегда проводили допросы, но на сей раз за столом сидел не Орловский.
Черноволосый испанец со стеклянным глазом лениво постукивал пальцами по столу и оживился, увидев Гельмута. Ноздри его хищно раздулись, будто он захотел учуять его запах на расстоянии, и поджатые губы расплылись в улыбке.
— Рад снова видеть вас, — сказал Сальгадо.
Гельмут сглотнул слюну.
— Взаимно, — выдавил он из себя, когда сзади его подтолкнули к стулу.
Наручники снимать не стали.
— Вы уж простите, что наручники не снимают, — добавил Сальгадо, кивнув в сторону конвоиров. — Мало ли что…
Гельмут хмуро кивнул.
— Я узнал вас в марте на фестивале русской народной песни здесь, в Москве. Вы бегали с фотоаппаратом по всему залу, а меня не заметили. А я вас заметил. Не сразу узнал. Но у меня, знаете, сразу заболело здесь, — он коснулся пальцем своего стеклянного глазного яблока. — А боль никогда не ошибается.
Гельмут молчал и смотрел на стеклянный глаз, а потом заговорил неожиданно для себя резко, быстро и громко:
— Слушайте, зачем вы вообще сюда пришли? Вам что, мало того, что я сижу тут, как крыса, не вижу белого света, жру всякую помойную еду и не знаю, что ждет меня завтра, расстреляют ли меня сегодня или шлепнут к завтрашнему ужину? Что вам теперь от меня надо? Вам, может, глаз мой отдать, а? Хотите глаз? Хотите? Я отдам.
Сальгадо слегка смутился и еле заметно усмехнулся одним уголком рта.
— Ojo por ojo, y diente por diente[18]. Помните испанский, да?
— Да.
— Так вот, Гельмут, глупости вы говорите. Ваше око мне не нужно. Я и одним неплохо справляюсь. Знаете, я совершенно не жалею обо всем этом. Вы лишили меня глаза в честном бою, как солдат. Могли бы и убить.
— Мог бы.
— А мог бы и я вас убить.
— Да.
— Это была война, и мы делали свою работу. Каждый свою. Это была наша работа. Мне кажется, если бы мы встретились в других обстоятельствах, нам было бы о чем говорить. Но сейчас я не испытываю к вам ничего, кроме, наверное, легкой жалости. Вы очень глупо попались. Вы плохой разведчик. Но хороший солдат.
— Это верно.
Сальгадо залез рукой в карман пиджака и вытащил чистый, сверкающий нож с гравировкой Alles fur Deutschland. Зажал рукоять в кулаке, полюбовался лезвием, положил перед собой на стол.
— Узнаете? Это ваше, кажется, — улыбнулся он.
Гельмут кивнул, не отводя взгляда от ножа.
— Привет вам из прошлого, — Сальгадо посмотрел на нож, затем снова на Гельмута. — Я бы подарил его вам, но вам нельзя. Даже подержать не дам.
— Уберите его, пожалуйста, — сказал Гельмут.
— Я режу им колбасу, — ответил Сальгадо. — И вскрываю консервные банки.
Гельмут отвернулся от ножа, стараясь смотреть на буфет, где до сих пор стоял граненый графин с водой.
— Ладно, ладно, — рассмеялся Сальгадо, убирая нож в карман. — Извините, я не мог не подразнить вас немного. Считайте, что это была очная ставка. Всего доброго.
Он кивнул конвоирам. Гельмута подняли из-за стола и вывели из кабинета.
После этого целую неделю не было допросов.
В начале сентября его снова вызвали к Орловскому. На столе стоял радиопередатчик — тот самый, изъятый в гостинице. Так началась радиоигра, которую советские контрразведчики называли кодовым словом «Яма».
Гельмут писал в Центр, что ему не удалось покинуть Брянск из-за военного положения. Давал координаты сосредоточения войск, которые должны были повести немецкую армию по ложному следу. Описал брешь в укрепрайоне, которой на самом деле не было. Передавал ложные планы командования относительно перегруппировки войск.
Он не знал, заподозрили ли что-нибудь в Центре, но это было ему неважно.
На связь выходил два раза в неделю. Подписывался тем же псевдонимом — Белинский.
Кормить стали лучше, по утрам даже давали суррогатный кофе.
Иногда выводили на короткую получасовую прогулку во внутренний двор.
Гельмут продолжал работать. Больше всего он боялся, что Орловский не выполнит обещание.
Но слово было сдержано. В начале октября радиопередатчик исчез из кабинета. На следующий день его повели на суд.
6 октября 1941 года Олег Рудольфович Лаубе (так он теперь фигурировал в документах) был приговорен к десяти годам лишения свободы по статье 136 УК СССР.
★ ★ ★НКО СССР
ВОЕННЫЙ КОМИССАРИАТ
Орловской обл.
10 сентября 1941 г.
№ 3/787
г. БРЯНСК РСФСР
ИЗВЕЩЕНИЕ
Ваш сын, красноармеец ХОЛОДОВ ЮРИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ, уроженец гор. Брянска, в бою за социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит 1 сентября 1941 года.
Настоящее извещение является документом для возбуждения ходатайства о пенсии (приказ НКО СССР).
Зам. военного комиссара СЕМЕНОВ Э. А.
★ ★ ★Министерство государственной безопасности СССР
10 августа 1949 г.
Сов. секретно
экз. № 1
товарищу АБАКУМОВУ В. С.
РАПОРТ
По донесениям сотрудников охраны, наблюдающих за заключенным ЛАУБЕ О. Р., в прошедший месяц за ним не замечено ничего экстраординарного. Поведение примерное, вверенную ему работу выполняет удовлетворительно. В конфликт ни с кем не вступал.
По сообщению заключенного ПИСАРЕНКО Т. С., в разговорах по-прежнему сдержан. Вечером 1 августа рассказывал в бараке о том, как пережил в детстве Октябрьскую революцию в Петрограде. Антисоветских настроений при этом не проявлял.
Также известно, что в конце июля на имя ЛАУБЕ было отправлено письмо от БЕРГНЕРА К. И., работавшего тюремным врачом в Среднебельском исправительно-трудовом лагере и вышедшего на свободу в апреле этого года. Письмо пытались передать через корреспонденцию для лагерной больницы.
