— Стой. В этом месте будет бой. Не сходи с ума.
— Я не схожу с ума. Я поступаю правильно. Теперь я точно это знаю. Помните — тогда, с сыром? Вы спросили, какой сыр я люблю, а я понятия не имел, что ответить. Отец любит чеддер, и поэтому мы всегда едим чеддер. Может, я когда-то любил что-то другое. Это как то расстройство, про которое вы говорили, — расстройство, когда не помнишь, кто ты такой. Когда я оставлял Пакса, я не помнил, что правильно, а что нет, что хорошо, а что плохо. Но теперь я вспомнил. И я знаю, что мне надо туда. Знаю точно.
— Хорошо. Допустим. Но ты пока что на одной ноге, мальчик. Это просто нереально. Оцени расстояние. — Вола села, разглядывая карту.
— Нет! Я уже и так потерял кучу времени. Я вас больше не слушаю.
— Да погоди же. — Вола взмахнула газетой. — Подойди сюда. Посмотри.
Питер нахмурился, но подошёл.
— Роберт Джонсон, помнишь? Мой приятель, водитель автобуса, тот, который отправлял твои письма? — Она постучала пальцем по верхнему левому углу карты в газетной статье. — Вот этот город — последняя остановка на его маршруте. Он проезжает мимо нас в одиннадцать десять по вторникам и субботам, а туда добирается поздно вечером. Что, если я завтра посажу тебя на этот автобус? Это сэкономит тебе самое меньшее двести пятьдесят миль, и тебе останется пройти всего лишь миль сорок. Слышишь? Ты вообще слушаешь?
Питер уронил костыли и рухнул на стул — от облегчения у него подкосились ноги.
— Вы это для меня сделаете? Всего сорок миль — это же ерунда!
— Нет. Сорок миль на костылях по лесам да по холмам — это совсем не ерунда. Это, я так думаю, минимум трое суток, то есть ровно столько, сколько нужно, чтоб вымотаться примерно до смерти. Но, по-моему, ты всё-таки выживешь и справишься. Так что сейчас ты остаёшься здесь. Уговор?
— Уговор. — Питер пожал протянутую руку, глядя Воле в глаза. На её лице ещё были видны следы слёз после того, что произошло в сарае, и он знал, что не может уйти, оставив всё как есть. И времени на то, чтобы всё исправить, осталось совсем чуть-чуть. — Уговор, — повторил он. — Только у меня три условия.
Глава 23
Сквозь деревья светила луна, такая же круглая и сливочно-жёлтая, как яйца, которые Пакс ел неделю назад. Он шёл по берегу, и желудок его сжимали спазмы. За полторы недели, прошедшие с тех пор, как его люди оставили его, он всего трижды ел досыта, да и то в последний раз его через несколько минут вырвало — это когда он проглотил протухшую рыбёшку с речного берега. Он выкопал ветчину из своих тайников и с гордостью смотрел, как Игла и Мелкий поедают мясо, но сам к нему не притрагивался. И с охотой ему по-прежнему не везло. Все запасы жира были сожжены, и теперь сжигались мышцы. Шкура болталась на нём, как чужая.
Пакс развернулся носом к лагерю, откуда, как всегда, неслись мучительно дразнящие запахи пищи. За последние два дня туда прибыло множество больных войной, и ещё сотни их двигались дальше, на юг. От опасности гудела земля. Но голод был сильнее.
Пакс оглянулся на Иглу, которая охраняла покой спящего Мелкого, и дал ей знак, что уходит.
Хотя лагерь был прямо над ним и хорошо просматривался, он выбрал прежний маршрут — через ущелье, потом по гребню холма, — потому что часовые на стене стояли лицом к реке.
Он прошёл по камням в воде, не оставляя следов. Теперь, вдали от тишины погубленного поля, его уши чутко ловили звуки ночи. Он все их уже узнавал. Они его успокаивали. Тончайший писк летучих мышей, треск кустов, через которые ломится беспечный скунс, подземное шебуршание полёвок, далёкая перекличка сов — все эти звуки говорили, что не он один вышел на ночную охоту.
Сам Пакс звуков не издавал, двигался бесшумно — этим хитростям он научился у Серого и Иглы. Тенью проскользнул по гребню, оттуда по склону вниз, в палатку-кладовую.
В этот раз там не оказалось удобно висящего окорока, но столы были завалены овощами и хлебом. Он столкнул на землю круг сыра. Вкус был резкий и странный, но он глотал, пока живот не сделался тугим. Уже собираясь назад с куском сыра для Иглы, он внезапно замер, учуяв знакомый запах. Арахисовое масло.
Запах исходил из большого металлического бака. Пакс выпустил сыр. Он встал на задние ноги и обнюхал ободок. Бак, как и мусорное ведро в доме его мальчика, обещал множество вкусных обрезков. Но из смешения разнообразных запахов выделялся тот, которого он жаждал больше всего. Вибриссы Пакса задрожали от удовольствия. Он сдвинул крышку на несколько дюймов.
Прозрачная банка, с толстым слоем желанного лакомства на стенках, лежала на самом верху кучи.
Пакс просунул морду под крышку и осторожно прикусил край банки. Он знал по опыту, что именно так надо брать банку, если не хочешь, чтобы она накрыла тебе нос. Он оттолкнулся от бака.
Крышка съехала вбок и громко звякнула в тишине о камень.
Пакс нырнул под стол и замер, сердце его билось часто-часто.
Полог откинулся, в палатку вошёл человек, щёлкнул — появился луч света. Несмотря на густой аромат арахисового масла, Пакс узнал запах человека: отец его мальчика.
Пакс поднял лапу, готовясь метнуться к выходу — правее или левее человека, как получится. Человек обвёл палатку лучом.
Когда свет ударил Паксу в глаза, он зажмурился, но не шелохнулся. Зрачки приспособились к свету, и он увидел, что человек присел на корточки и смотрит на него. Пакс застыл с поднятой лапой, с банкой в зубах, изучая лицо человека так же пристально, как тот изучал его
