Сейчас же Джулиано вдруг задумался о половой принадлежности своего друга. Анастасий на самом деле был представителем третьего пола – ни мужчиной, ни женщиной. Мог легко, так же, как шелк на свету меняет свой цвет, перевоплотиться из мужчины в женщину, словно был бесполым от рождения. Но Джулиано больше беспокоили собственные чувства. Женщина, в которую превратился Анастасий, показалась ему красивой, несмотря на то что он знал: перед ним мужчина, хоть и не полноценный. И тем не менее короткое время Джулиано обращался с ним как с женщиной. Ранее венецианец не ощущал со стороны Анастасия никакой опасности и вдруг почувствовал к нему неодолимое сексуальное влечение.
Джулиано был рад, что ему не нужно идти ни в Яффу, ни на Синай.
Но в тот момент, когда беззащитная фигурка Анастасия исчезла из виду, венецианец, как ни странно, почувствовал себя одиноким. Вскоре он окажется среди людей, но никому из них не сможет рассказать о том, что его гнетет, о чувстве вины, появившемся совсем недавно, с тех пор как он стал другом Анастасия, в котором тот так нуждался.
Но наиболее сильную душевную боль Джулиано причиняло ощущение, что он сам не такой, каким должен был стать. Он давно понял, что, возможно, не в состоянии полюбить кого-то со всей полнотой страсти или по крайней мере безраздельно уважать до конца своих дней. Точно так же, как в свое время это не удалось его матери. А вот отец смог, но его любовь была безответной. Возможно, причина не в нем. Однако Джулиано верил, что дружба является одним из проявлений любви, таким же глубоким и всепоглощающим чувством. Но, быть может, он опять ошибался?
Хватит ли у Анастасия доброты и благородства простить своего друга? Этот евнух почувствовал всю глубину его одиночества, и Джулиано часто замечал сострадание в его глазах. На самом ли деле он ему сочувствовал? И правильно ли это?
Глава 62
Переодевшись еще раз в паломника, Анна напомнила себе о необходимости вновь вернуться к привычкам и манерам евнуха. Она подошла к караванщику, стоявшему возле Сионских ворот. Тот собирался вести караван через Негевскую пустыню к монастырю Святой Екатерины, расположенному на Синае. У Анны оставалось еще много денег, полученных от Зои, – больше, чем необходимо было заплатить за переход. Несколько минут караванщик пытался поднять цену, но времени было мало, да и Анна предложила ему очень щедрое вознаграждение.
Она не привыкла ездить верхом на осле, но выбора не было, и она приняла помощь одного из проводников. Это был темнокожий человек с мягкими чертами лица. Он разговаривал на языке, которого Анна почти не понимала, но его голос, его тон были настолько убедительными и четкими, что даже верблюды ему подчинялись.
Караван, покинувший Иерусалим, состоял, по подсчетам Анны, из пятнадцати верблюдов, двадцати ослов, сорока паломников, нескольких погонщиков и двух проводников. Очевидно, он уступал по размеру караванам, обычно проходившим по этому пути.
Сначала, пока они двигались на юг, путешествие было легким. Они проходили по уединенным, ничем не примечательным местам. Неожиданно человек возле нее, сидевший на осле, перекрестился и начал неистово молиться, словно хотел отпугнуть злой рок. Страх, звучавший в его голосе, встревожил Анну.
– Ты не заболел? – с беспокойством спросила она.
Мужчина еще раз осенил воздух крестным знамением.
– Акелдама, – сказал он хриплым голосом, – Молись, брат, молись!
Акелдама. Ну конечно. Земля крови, где Иуда лишил себя жизни. Странно, но Анна не испытывала страха, лишь невероятную, всепоглощающую печаль. На самом ли деле это дорога в одну сторону, по которой нельзя вернуться назад?
Когда они минули Акелдаму и зашагали по вечно меняющейся пустыне, все чувства Анны остались позади, кроме безраздельной грусти.
В первую ночь у нее онемели все мышцы. Анна озябла и не могла заснуть, несмотря на усталость. Ее угнетала убогая обстановка – три грязных протекающих сарая, где путешественники, сбившись в кучу, пытались отдохнуть и набраться сил для следующего перехода.
Люди вздохнули с облегчением, когда смогли немного утолить голод и жажду и продолжить путешествие. По крайней мере, они согрелись, несмотря на ветер, и чувствовали себя гораздо лучше, чем когда лежали неподвижно.
Черно-белый пейзаж сменился бледными оттенками. Солнце и холод обесцветили эту землю, почти лишенную жизни. Лишь изредка встречались тамарисковые деревья, густо усыпанные колючками. Тяжелый песок был перемешан с частицами кремня. Вдали плотной стеной стояли зазубренные горы. Завывавший ветер кусался, резко бросая в лицо колючий песок, и людям казалось, будто их жалит несметное количество насекомых. Однако проводники подбодрили их, сообщив, что в другое время года погода здесь еще хуже.
Путников предупредили, что ни в коем случае нельзя покидать караван. Отбиться от остальных было все равно что умереть. Любой мог заблудиться, растеряться и спустя несколько дней погибнуть от жажды. Вокруг проторенной дороги валялись груды высохших белых костей безрассудных глупцов.
Ночью небо становилось иссиня-черным и сверкало звездами, которые висели так низко, что, казалось, до них можно было дотянуться рукой. Загадочные и прекрасные, они зачаровывали Анну. Она с трудом отводила от них взгляд, напоминая себе, что надо поспать, чтобы восстановить силы.
День шел за днем. Пейзаж менялся, на бесконечном горизонте проступили очертания гор. Из черной пустыня превратилась в бледную и даже белую, изрезанную серыми линиями и тенями.
На пятнадцатый день перед ними, словно из-за тучи, появились две гигантские вершины. Высокие крутые горы разделяло глубокое ущелье.
– Горы Моисея, – гордо провозгласил караванщик, – Хорив и Синай. Мы поднимемся наверх еще до наступления ночи.
Анна подумала, что они, должно быть, уже находятся на высоте нескольких километров над морем и Аккой.
Наконец путники достигли внешних стен монастыря Святой Екатерины. Перед ними возвышалась огромная квадратная крепость высотой десять-двенадцать метров, втиснутая в ущелье между вершинами гор Хорив и Синай. Она была построена из гигантских кубов, высеченных из темного гладкого камня и уложенных так плотно, что между ними нельзя было просунуть даже острие ножа. Любой, кто хотел проникнуть в монастырь, должен был окликнуть монахов на сторожевой башне и попросить позволения войти. Если разрешение было дано, высоко вверху открывалась маленькая дверь и из нее опускали веревку с завязанными на ней узлами. Гость ставил ногу в петлю на конце веревки и давал знать, что готов подниматься. Его втягивали наверх.
После короткого замешательства Анна отчаянно ухватилась за веревку. Тело оцепенело, голова закружилась. Пока женщину тащили наверх вдоль высокой стены, она не отрываясь следила за багряно-красным солнцем на западе. Анна с удовольствием полюбовалась
