Глава 63
Анна показала монахам письмо, которое дал ей Никифорас, и попросила разрешения встретиться с Юстинианом наедине. В письме говорилось, хотя и не напрямую, что она прибыла сюда по поручению императора, поэтому у монаха не возникло никаких сомнений. Никифорас постарался, чтобы текст послания был довольно расплывчатым.
Анну провели в небольшой дворик неправильной формы. Монах, сопровождавший ее, остановился.
– Сними обувь, – прошептал он, – ты стоишь на священной земле.
Анна послушно нагнулась, и неожиданно ей на глаза навернулись слезы. Прижав обувь к груди, она посмотрела вверх и в свете факела над головой увидела широко раскинувшийся куст, который, казалось, водопадом струился по камням. В голову пришла безумная мысль. Был ли он тем самым, который когда-то говорил с Моисеем гласом Божиим? Анна повернулась к монаху.
Тот, улыбнувшись, медленно кивнул.
– У тебя, вероятно, будет немного времени до призыва к следующей молитве, – мягко сказал он, но в его голосе прозвучало скрытое предупреждение.
Ей не стоило забывать, что Юстиниан был здесь узником, а ей разрешили поговорить с ним наедине.
Монах привел ее в душную каменную келью, пространство которой измерялось всего лишь несколькими шагами. Услышав скрип двери на тяжелых петлях, Анна быстро обернулась.
На первый взгляд ее брат совсем не изменился – те же глаза, тот же рот, те же волосы над высоким лбом. У Анны замерло сердце и перехватило дыхание. Казалось, что не было всех этих лет, которые они не виделись; все, что случилось за это время, было слишком нереальным, чтобы в это поверить.
Юстиниан уставился на нее, удивленно моргая. Сначала на его лице появилась слабая надежда, потом – страх.
Монах стоял позади него и ждал.
Анна должна была все быстро объяснить, до того как они оба себя выдадут.
– Я – лекарь, – четко сказала она, – меня зовут Анастасий Заридес. Император Михаил Палеолог дал мне разрешение поговорить с тобой, если ты, конечно, позволишь.
Несмотря на то что она старалась говорить грудным голосом, свойственным евнухам, Юстиниан сразу же его узнал. В его глазах вспыхнула радость, но он продолжал стоять абсолютно неподвижно, спиной к монаху. Юстиниан ответил слегка дрожащим голосом:
– Я буду рад поговорить с тобой… повинуясь желанию императора. – Он повернулся к монаху вполоборота. – Спасибо, брат Фома.
Брат Фома кивнул и удалился.
– Анна, зачем, ради всего святого… – начал Юстиниан.
Она прервала его, шагнув вперед и обняв. В ответ он прижал ее к себе – крепко, до боли, но эта боль была приятной.
– У нас всего лишь несколько минут.
Тело Юстиниана было гораздо тоньше, чем когда она видела его в последний раз. Он выглядел изнуренным и старше своих лет. Морщины на лице стали глубже, глаза ввалились.
– Ты выглядишь как евнух, – заметил Юстиниан, продолжая прижимать сестру к себе. – Что ты тут делаешь? Ради бога, будь осторожна! Если монахи узнают, они…
Анна немного отстранилась и посмотрела на брата снизу вверх:
– Я умею маскироваться. Я оделась так не только для того, чтобы сюда проникнуть. Хотя и поэтому тоже. Просто последние несколько лет я всегда так выгляжу.
Он не мог поверить.
– Почему? Ты красива и можешь врачевать и в женском обличье.
– На это есть несколько причин.
Анне не хотелось рассказывать брату о том, что она больше не сможет выйти замуж. Не нужно взваливать на него еще и это бремя.
– У меня хорошая практика. Я часто бываю во Влахернском дворце, лечу евнухов, а иногда и самого императора…
– Анна, – прервал он ее, – перестань. Медицинская практика не стоит риска, которому ты себя подвергаешь.
– Я делаю все это не ради практики, а для того, чтобы найти доказательства, что это не ты убил Виссариона Комненоса. Мне потребовалось много времени, ведь сначала я не понимала, почему его лишили жизни. Но сейчас я это знаю.
– Нет, не знаешь, – возразил Юстиниан. Его голос дрогнул и вдруг смягчился. – Ты не сможешь понять меня, Анна. Пожалуйста, не ввязывайся в это дело. Ты даже не представляешь, насколько это опасно. Ты не знаешь Зою Хрисафес.
– Нет, знаю. Я ее лекарь. – Она посмотрела брату прямо в глаза. – Думаю, именно она отравила и Косьму Кантакузена, и Арсения Вататзеса. Уверена, что это Зоя заколола кинжалом Григория Вататзеса и попыталась свалить вину на венецианского посланника, чтобы его арестовали.
– Попыталась? – переспросил Юстиниан, пристально глядя на сестру.
– Я ей помешала. – Анна почувствовала, как вспыхнуло ее лицо. – Тебе незачем об этом знать. Но, уверяю тебя, мне известно, что представляет собой Зоя. И Елена. И Ирина. И Деметриос, – торопливо продолжила она, – и, конечно, епископ Константин.
При упоминании о Константине Юстиниан улыбнулся:
– Как он? До меня сюда доходит так мало новостей. С ним все в порядке?
– Ты спрашиваешь меня как лекаря?
Эти слова прозвучали непринужденно, но Анна произнесла их, потому что вдруг поняла, что раньше не замечала пороков и слабостей Константина. И того, как он изменился за то время, пока отчаянно боролся против заключения союза с Римом, боялся поражения и возглавлял огромную часть сопротивления.
Юстиниан удивленно вскинул брови:
– Ты и его тоже лечишь?
– А почему бы и нет? – Анна прикусила губу. – Для него я – евнух. Все вполне пристойно, разве не так?
Он побледнел.
– Анна, тебе не сойдет это с рук. Ради бога, поезжай домой. Ты даже не представляешь, какой опасности себя подвергаешь. Ты не сможешь ничего доказать. Я…
– Я могу объяснить, почему ты убил Виссариона, – в ответ сказала она. – У тебя не было выбора. Ты расстроил заговор против Михаила единственно возможным способом. Император должен поблагодарить и вознаградить тебя!
Юстиниан с нежностью коснулся лица сестры, и она почувствовала тепло его руки.
– Анна, целью этого заговора было устранить Михаила и защитить Церковь от Рима. Но в конце концов я понял, что у Виссариона нет ни силы характера, ни огня в душе, для того чтобы стать достойным императором, поэтому изменил свои взгляды. Михаил все знает. Я убил Виссариона, – признался он почти шепотом. – Это стало самым ужасным поступком в моей жизни, и меня до сих пор мучают кошмары. Но если бы он захватил трон, то Византию постигло бы настоящее бедствие. Я был слепым глупцом, и мне понадобилось очень много времени, чтобы прозреть. Сначала я не хотел убивать Виссариона, а потом было уже слишком поздно… Я здесь, потому
