Паломбара поморщился:
– Это слишком резкое замечание. Неужели плохо, что христианский мир объединится? Ислам поднимает голову на Востоке…
– Мы боремся с одним проявлением тьмы, принимая другое? – тихо спросил лекарь.
Паломбара поежился. Он спросил себя, действительно ли Анастасий видит это именно так.
– Чем же так отличаются Рим и Византия, что одно ты считаешь светом, а другое – тьмой? – спросил он.
Анастасий долгое время молчал.
– Все это гораздо тоньше. Между нашими верованиями существует миллион оттенков и полутонов, – сказал он наконец. – Я предпочел бы Церковь, которая учила бы состраданию, доброте, кротости, терпению, надежде, отречению от собственной непогрешимости, но чтобы в ней оставалось место для любви, смеха и мечты.
– Ты слишком многого хочешь, – мягко возразил Паломбара. – Неужели ты ожидаешь, что пастыри Церкви смогут обеспечить все это?
– Просто мне нужна Церковь, которая не будет загонять нас в узкие рамки, – ответил Анастасий. – Я верю, что Господь хочет, чтобы мы учились, дружили и, наконец, научились созидать. Это и есть основная цель человека: стать подобием Божиим. Все дети мечтают стать похожими на своих отцов.
Паломбара внимательно всматривался в лицо собеседника: он видел в нем надежду, внутренний голод и ранимость. Анастасий был прав. Его мысль была прекрасной, но вместе с тем очень острой.
Легат не верил в то, что византийская или Римская церковь способны принять такую идею. Нарисованная картина была слишком прекрасной, слишком безграничной, чтобы обычный человек мог ее воспринять. Чтобы о таком мечтать, нужно заглянуть в самое сердце Господа.
Но, возможно, Анастасию это удалось – и Паломбара позавидовал евнуху.
Они стояли в сумерках на берегу залива, за их спинами зажигались огни порта. Долгое время никто из них не произносил ни слова. Паломбара боялся, что Анастасий уйдет и он упустит шанс вызвать его на откровенность.
Наконец легат нарушил молчание:
– Император намерен спасти город от Карла Анжуйского, объявив союз с Римом, но он не может заставить своих подданных отказаться от старой веры, чтобы соблюсти видимость покорности, которая удовлетворила бы папу римского.
Евнух не ответил. Возможно, он понял, что это не вопрос.
– Несколько лет назад ты много расспрашивал об убийстве Виссариона Комненоса, – продолжал Паломбара. – Было ли это попыткой узурпировать трон, а потом бороться за сохранение религиозной независимости?
Анастасий чуть развернулся в его сторону:
– Почему это волнует вас, епископ Паломбара? План провалился. Виссарион мертв. Как и те, с кем он все это замышлял.
– Так тебе известно, кто они? – тотчас спросил легат.
Анастасий глубоко вдохнул.
– Я знаю только двоих из них. Но что они могли сделать без остальных и без самого Виссариона?
– Все это имеет ко мне непосредственное отношение, – ответил Паломбара. – Любая подобная попытка теперь повлечет за собой серьезнейшие ответные действия. Искалеченные монахи по сравнению с ними покажутся пустяком. И выиграет от этого Карл Анжуйский.
– А также папа римский, – добавил Анастасий. В его глазах отразился свет фонаря, висевшего над проезжавшей мимо повозкой. – Но это будет горькая победа, ваше высокопреосвященство. Вам не удастся смыть эту кровь с рук.
Глава 68
– Икона Богородицы, которую внес в Константинополь император Михаил, когда его народ вернулся из изгнания в 1262 году, – решительно произнес Виченце. – Вот что нам нужно.
Паломбара не ответил. Они стояли в комнате, окна которой выходили на длинный пологий склон холма, спускавшийся к самому берегу. Свет плясал на воде, и высокие мачты кораблей слегка покачивались в такт легким утренним волнам.
– Мы не добьемся успеха, пока Византия не принесет в дар Риму свой символ, – продолжил Виченце. – Икону Богородицы. Они считают, что когда-то она спасла их от нашествия.
Паломбаре нечего было на это возразить. Его мотивы были исключительно практическими.
– Получить ее не представляется возможным, поэтому эффект данного жеста едва ли имеет значение.
– Но ты согласен, что это был бы мощный аргумент? – настаивал на своем Виченце.
– Теоретически да.
Паломбара посмотрел на него более внимательно. Он понял, что у Виченце был план, в успехе которого тот не сомневался. И рассказывал он Паломбаре о нем только затем, чтобы поставить в известность, а вовсе не для того, чтобы привлечь к участию в его осуществлении.
Это означало, что Паломбара должен составить собственный план действий, сохраняя его в полной тайне, иначе Виченце, докладывая папе, соберет все лавры. Необходимо соблюдать секретность, ведь у Виченце хватит ума помешать ему, чтобы привлечь внимание к своей персоне, пока его напарник будет приводить в исполнение намеченное. Паломбара может оказаться в византийской тюрьме, а Виченце, заламывая руки в фальшивой скорби, отправится в Ватикан с иконой под мышкой.
– Мы должны ее заполучить, – с тонкой улыбкой повторил Виченце. – Я посвящу тебя в свой план. А если ты что-нибудь придумаешь, то, разумеется, расскажешь мне.
– Хорошо, – ответил Паломбара.
Он вышел на свежий воздух.
Легкий ветерок обвевал его лицо. Некоторое время Паломбара смотрел поверх крыш на море, потом начал расхаживать туда-сюда. Ему хотелось собраться с мыслями, а движение помогало успокоиться.
Михаила невозможно было подкупить или принудить. Единственное, что имело для него значение, – спасти столицу от Карла Анжуйского и от коварного Рима. Нет, это не совсем так. Император хотел защитить свой народ от угрозы, независимо от того, исходит она от христиан или от мусульман. Это всегда было особым, присущим византийцам искусством: уже много столетий они создавали всевозможные союзы – и для ведения торговли, и для того, чтобы стравливать своих врагов. Можно ли убедить Михаила заключить союз с Римом, для того чтобы защититься от обжигающего ветра ислама, который уже опалил южные границы его государства?
Что может поспособствовать созданию такого альянса? Какое-нибудь святотатство, которое совершат в Константинополе. Что-то, что разгневает христиан и толкнет представителей противоборствующих ветвей одной религии в объятия друг друга. При этом нужно успеть послать икону в Рим как доказательство доброй воли Византии.
Да, это должно быть святотатство, но не убийство. Можно поджечь святилище и обвинить в этом мусульман, таким образом разжигая ненависть в людях. Тогда византийцы согласятся на любую цену, которую сможет заплатить Михаил, даже на дань Риму.
Паломбара знал, как этого добиться. У него были деньги, выданные папой, о которых не знал Виченце. И он был знаком с людьми, которые смогут организовать беспорядки за определенную плату. Он будет крайне осторожен. Никто ничего не узнает, особенно Никколо Виченце.
В обители Святой Вероники пылал пожар. В сумерках Паломбара стоял на улице в собравшейся толпе. Он чувствовал нестерпимый жар, когда языки пламени жадно пожирали хрупкие строения монастыря и облизывали стены окружающих домов и лавок.
Рядом с ним рыдала и рвала на себе волосы какая-то старуха. Ее голос становился все выше, пока не перешел в крик. Рев пламени все усиливался, трескалось горящее дерево, рассыпая вокруг яркие искры.
Жар отогнал Паломбару назад, и он потянул за собой старуху, чтобы
