– Ти-ти-та-та, – выстукивают рации, принимая шифрограммы с Большой земли. – Почему не шлёте отчёта о боевых операциях? Требуем активизировать удары по врагу. Бездействие в сложившейся обстановке недопустимо.
Читая листок с суровым текстом, Журавлёв бормотал:
– Хорошо, хоть в трусости не обвиняют.
В дверном проёме командирской землянки появился старшина Будько. Вежливо кашлянул в усы и доложил:
– Муки на два дня осталось, Иван Макарович. Надо что-то делать. Количество бойцов за полсотню перевалило, снабженцы не успевают продовольствие добывать.
– Заходи, Яков Павлович, – сжигая над пепельницей шифрограмму, сказал Журавлёв. – Будем думать…
Без еды никуда не денешься. Но не менее важно возрождать боевую активность отряда.
Ушли на задание сразу две группы. Подрывники во главе с Фёдором Кондратьевым и новым специалистом-минёром, старшим лейтенантом Труновым, отправились к железной дороге с минами замедленного и нажимного действия.
На просёлочной дороге выбрал место для засады лейтенант Мальцев. С ним вместе неизменный спутник – снайпер Василь Грицевич, сержант Пётр Чепыгин, ещё кое-кто из опытных пограничников и человек семь новичков. Отряд «Застава» снова разворачивал боевые действия, налаживая связь с партизанами.
Сёла и мелкие деревни жили своей непростой жизнью. Приходили в себя после голодной зимы, набегов немецких карательных отрядов и полицаев, которые всегда уносили чьи-то жизни.
Рябов Матвей, выпущенный живым из полицейского участка, с утра до ночи работал на своём подворье, почти не появляясь на улице. Вся маленькая деревня Озерцы ополчилась на него, бросали камни в окна, материли Матвея и его семью.
– Продался немцам, гадюка! Из-за тебя двоих невинных людей расстреляли, два дома сожгли.
– Наши придут – будешь на собственных воротах висеть.
Даже старший сын Матвея, четырнадцатилетний парень, не верил отцу. Младшие молчали и тоже не высовывались из дома.
– Ты-то мне веришь? – кричал он жене. – Никого я не выдавал, Сова меня травит, предателем выставил.
Когда однажды ночью сгорела банька Рябовых и едва удалось отстоять от огня хозяйственные пристройки, с женой Матвея произошла истерика.
– Будь они все прокляты, и партизаны, и немцы с полицаями! Сегодня баню сожгли, а завтра дом спалят вместе с детишками. Свои хуже фашистов! И ты, Матвей, на поводу потащился, про семью не думая. Давеча какие-то сопляки меня сучкой полицейской обозвали, а я ведь хлеб для наших пекла.
Матвей Рябов промолчал, а спустя четверть часа заголосила десятилетняя дочь:
– Батянька сейчас удавится! Спасите!
Примчался на крик старший сын, столкнул с табуретки отца, который вязал петлю из верёвки. Разрезал серпом узлы, а обрывки верёвки бросил в печь. Обнимая отца, плакал:
– Батя, родной, ты же в Красной Армии служил, партизанам помогал, а сейчас жизни себя лишить хочешь.
Набежали соседи, но добродушный, работящий Матвей Рябов, отталкивая всех, кричал что-то невнятное, матерился.
Жена и соседи кое-как успокоили мужика, налили самогона и уложили спать. Когда он проснулся, к нему пришли несколько стариков и женщины-соседки.
– Не вини ты нас, Матюша. Зазря тебя изводили. Война, будь она проклята.
Рябов, наполовину поседевший за последние дни, с ненавистью смотрел на сельчан. Он один из немногих рискнул помогать боевому отряду, и вот результат.
– Уйдите все, глаза бы мои вас не видели!
– Только не вешайся больше, – уговаривали его.
– Не дождётесь, даже если дом спалите.
– Да что ты, Матвей! Мы же тебя с детства знаем.
А полицаи из сформированного в Озерцах участка передали Рябову распоряжение Гуженко:
– Завтра тебе надо явиться в Вязники. Получишь оружие, белую повязку сошьёшь и будешь служить в полиции. Иначе – лагерь или вздёрнут за пособничество бандитам.
Матвей молча кивнул. Ночью выкопал на огороде завёрнутую в мешковину винтовку, патроны и попрощался с женой:
– Здесь мне не жизнь. Ухожу.
На этот раз жена не плакала, хотя знала, что Гуженко их в покое не оставит. Собрала в дорогу кое-какие харчи, запасное бельё и неожиданно попросила Матвея:
– Ты ударь меня в лицо раз да другой, чтобы синяки остались. Поверит Савва или нет, но скажу, что НКВД тебя как предателя забрали, а я тебя защищала. Посуду кое-какую побью, стол опрокину. Соседи подтвердят, что ночью чужие приезжали, шум был.
Примитивная уловка – вряд ли начальник полиции поверит. Для убедительности Матвей пальнул из винтовки в дверь, обнял жену, детей и быстрым шагом исчез в ночи. Вернётся или нет – один бог знает. Когда идёт война, лучше не загадывать о будущем.
К полудню примчался в Озерцы Савва Гуженко с подручными. Оглядел избу Рябовых, разбитую посуду, жену Матвея с синяком под глазом, ковырнул пальцем сквозную пробоину от пули в дверях.
– Хитрите… ну-ну.
Хотел сжечь дом, а жену и старшего сына забрать в участок. Но вступились соседи, рассказали, что приходили ночью люди в красноармейской форме, стреляли, шумели.
Пять-шесть местных полицаев, в том числе и Паскаев Борис, подтвердили, что так и было. Со своими земляками они ссориться не хотели.
– А вы чего ждали? – орал на них Савва. – У вас винтовки, гранаты. За какой хрен паёк и водку получаете? Ударили бы дружно и перебили красную сволочь.
– Их не меньше десятка было, да еще с пулемётом. Но мы, как рассвело, сразу посыльного к вам наладили.
И Гуженко, и Качура полицаям не поверили. Не желая выглядеть дураком, Савва с маху врезал кулаком старшему из них.
– За что? – зажимая разбитый нос, ворочался тот на снегу.
– За то самое! В следующий раз пристрелю за трусость, а в этом месяце половинный паёк получите и без водки обойдётесь.
– Мы тут на отшибе, – жаловался один из полицаев. – Даже пулемёта нет, а бандиты обнаглели после Сталинграда. По пятьдесят патронов на винтовку – много ли навоюешь?
– Пескарь! – обращаясь к бывшему красноармейцу Борису Паскаеву, приказал Гуженко. – Теперь ты здесь старший. Пятиться тебе некуда. В расстрелах участие принимал. Бери свою команду в руки и наводи порядок.
Группа Фёдора Кондратьева установила две мины. Одну – замедленного действия, вторую – нажимную. Новый
