Максим понял, что уклониться от разговора с прилипчивым капитаном не удастся, и направился в сторону — ни к чему другим было слышать их разговор. Когда отошли на несколько шагов, спросил:
— Думаете, она из-за меня прыгнула, что ли?
Это был странный разговор: оба собеседника не хотели отвечать на чужие вопросы, норовили задать свои.
— Эсэмэска отправлена утром в день самоубийства, — сказал Крюков. — Что случилось ночью?
— Откуда я знаю? Вы что, думаете, я ночевал с ней? И вообще, я сказал: хотите допросить — шлите повестку. И там со мной должен кто-то из взрослых быть!
Крюков цепко схватил его за плечо; тон его изменился.
— Слушай, Макс, хватит придуриваться! Ты же взрослый мужик, деньги зарабатываешь, матери помогаешь! Я же вижу, ты нормальный. Или я ошибаюсь? Маленький еще, за себя не отвечаешь? Сделал что-то, нагадил, а теперь в кусты: «Не бейте, дяденька!»
— Думайте что хотите. Только она это не из-за меня.
— Почему ты так думаешь?
И тут Максим не выдержал — затаенные, долго сдерживаемые чувства выплеснулись из него.
— Да потому что плевать ей на меня было, ясно?! — Он почти кричал. — И на то, что я работаю, и что учиться стараюсь! И на стишки, и на то, что я за нее подохнуть был готов! Она меня взрослым не считала!
— И ты ей написал об этом? Все выложил, что думаешь? А она попросила больше не писать?
— Да, выложил! После того как… увидел все!
— Что увидел?
— Что она… Что шлюха она, вот что!
— Что ты увидел? — настаивал капитан. — Где? Ну, говори!
Но парень уже снова уходил в себя, прятался в скорлупу.
— Где видел, там уж нет, — огрызнулся.
— Макс! — прикрикнул капитан.
— Говорю, стер все. И то, что я ей писал, тоже стер. У нее в телефоне смотрите.
— А ее телефона мы еще не нашли, — сообщил Крюков.
И тут же наклонился к собеседнику и доверительно сказал:
— Только это секрет, понял?
Однако Юров на доверие не поддался.
— Я ваши тайны хранить не стану, — сказал. — Я и свои-то сохранить не смог…
Крюков внимательно посмотрел на него.
— Тебе бы поговорить с кем по душам, — сообщил. — Лучше бы, конечно, с батей…
Юров отвернулся. Крюков понимал, что о его отце говорить не стоит. И потому заговорил о своем.
— Знаешь, у меня отец когда умирал, — начал он рассказывать, — он все, извини, пописать никак не мог — опухоль мешала. И вот он меня, пацана шестнадцатилетнего, просил, пока мать не слышит: «Игорёха, попереливай из ковшичка воду! Может, с этим звуком смогу…» А мне стыдно, противно было… Прикинь: я делал вид, что не услышал. Сразу уходил. Сбегал, по сути. А ведь это папа мой был… Да я бы сейчас на руках его носил, не отходил бы — только бы поговорить, только бы еще поговорить… И сейчас все время думаю: вот будь он жив, вот бы мы встретились — что бы я у него первым делом спросил?
И эта исповедь подействовала именно так, как и рассчитывал Крюков: Макс слушал, не пропуская ни слова, и едва капитан замолчал, спросил:
— И что?
Но Крюков не собирался и дальше говорить о себе — ему нужно было узнать побольше об этом парне.
— Не знаю, — сказал. — А ты?
Глядя в сторону, Максим сказал:
— Наверное… долго ли еще?
Сказано было непонятно, но Крюков понял.
— Что долго? Долго будет так больно?
Максим кивнул.
— Долго, — ответил Крюков. — Но все равно пройдет.
…В интерфейсе игры «Спарта» машина «Скорой помощи» с включенными мигалками подлетела к госпиталю. Двери машины открылись, и Шорина в костюме спасателя внесла на руках безжизненное тело Русановой.
В это время за спиной игрока раздался голос Барковского:
— Ир, ну хватит! Сколько можно? Выходи.
Ирина обернулась от компьютера. Барковский, с зубной щеткой в руках, стоял в дверях комнаты. Ирина глубоко вздохнула и послушно вышла из игры. Заглянула на свою страницу «ВКонтакте». На вкладке «Мои гости» мигал значок уведомления. Она включила его и увидела фотографию незнакомой женщины. Это была Тоша. Ира пожала плечами и уже собиралась выйти, как заметила рядом с Тошей альбом с фотографиями. Кликнула на него и увидела фото Тоши рядом с Крюковым. Это ее напугало и удивило. Она позвала:
— Миша!
…Между тем Тоша и Крюков в квартире капитана занимались оперативной работой. Тоша расположилась на диване, залезла на него с ногами, Крюков сидел за столом. У каждого было в руках по планшету, кроме того, перед Крюковым лежал его блокнот и пачка фотографий.
— Так, Белодедова Наталья, — провозгласил Крюков, доставая фото девушки и показывая его Тоше. — Есть такая?
Тоша проверила и покачала головой:
— Нет, ее в соцсетях нет.
— Ладно, — кивнул капитан. — Оппонент у нее — неизвестная женщина. Во время самоубийства Истоминой находилась в классе английского языка.
Он отложил Белодедову в сторону и взял фото Марата.
— Галимов Марат, — объявил. — Он же Красавчик.
— Этот есть, — откликнулась Тоша. — И правда красавчик.
— Во время самоубийства был в спортзале. Оппонент — какой-то дядька. Вот, погляди.
Тоша взглянула на изображение, полистала у себя на планшете, повернула его к Крюкову:
— Случайно не этот?
Это было увеличенное изображение Галимова-старшего с семейной фотографии.
— А кто это? — спросил Крюков.
— Его собственный папа.
— Неплохо… Так и запишем: оппонент — отец. Дальше поехали. Довженко Георгий, он же Спортсмен.
— Есть такой. И, кстати, на мой вкус, посимпатичнее этого «красавчика».
— Твой вкус мы все знаем и соболезнуем. Но не будем отвлекаться. Так, оппонент у Спортсмена…
И вдруг он весь подобрался, впился взглядом в планшет, потом воскликнул:
— Ух ты! Как это я раньше не заметил? Ну-ка…
И он достал из другой пачки лист с портретом Баграмова.
— Точно, он! — узнал Крюков, разглядывая физрука.
