– Пусть поставляют, – уверенно сказал Одинцов. – Будем скидывать оптом на военторг. Магазины – это хорошо, но пришлось химичить – не вписываемся в сроки реализации. Одно выручает – все продукты в вакуумной упаковке.
– Что значит химичить? – изумился Данек.
– Переклеивать бирки на продуктах, – ответил тот же Одинцов. – Но это проблемы товароведов. Хотя, они могли переложить их и на нас. Учитывая комиссионные с «нала» – они брали эту проблему на себя. Риск есть, и вы должны об этом знать, господа хорошие.
– А где его нет? – оживилась Наташа. – Когда мы с Данеком работали на Украине.
– Только не об этом, – лицо Данека скривилось настолько, настолько неприятно ему было вспоминать былые дела в гарной Украине.
– Итак, господа, – яростно воскликнул Данек, не давая Наташке продолжить её воспоминания, – голосуем! Кто, за предложенное выше, паном Одинцовым, прощу голосовать! Один, два, три. О, кей! Принято единогласно!
– Почти как на парткомиссии, – заржал Гуров. – Когда меня исключали из компартии.
– Что., и такое было? – уточнил Одинцов.
– Конечно! Голосовали «за» – единогласно! Не было только о, кей! А в остальном, прекрасная маркиза, все было также как сейчас! Там-бара-бабам!
– Когда меня выперли из компартии, – продолжил Гуров, – ну, ты меня понимаешь, – пан капитан кивнул Одинцову и тот прокомментировал:
– За посадку БМР-тоса на мель в древней древней Африке.
– Пошла тьма-таракань! – ставя всех на место, возмутилась Наташа. – Мужики! Вроде ещё не пили. Что за мутота! И опять Гуров! Правильно говорит твоя Аврора: «Не пошел бы ты в клюз*2 – вместе со своими воспоминаниями о долбанной Африке!»
Как всегда Наташка была права.
Быстро разошлись. Но поскольку, по старой русской традиции – надо было обмыть, решили собраться через пару часов в условленном месте. Теперь, не в пример прошлых лет, партнеры не заглядывали в рот друг другу. Были общие, честно заработанные пенендзе, с которых сделали по «штуке» премиальных, скинулись по пятьдесят баксов на обмывку и отметились в польском калининградском ресторане «Олыптын». Звучали здравицы, но пили, как это ни странно, когда говорится о пане капитане, умеренно, больше вдаваясь в вопросы бизнеса. Пруха поперла!
И действительно, к удаче с поставками продуктов, прибавилась выгодная продажа будки с бывшей автостоянки. Она там же и осталась стоять. А продали её пенсионеру из «ментов», пошедшему по стопам наших бизнесменов – автостоянка опять заработала. Теперь её «крышевали» сами «менты» и уже никто не мог позариться на автобизнес новых владельцев. Руки коротки. Наконец то и Гуров рассчитался с капразом. Как говорится в таких случаях – долг платежом красен!
Прошло полгода. Нельзя сказать, что всё шло как по маслу, но в целом неплохо. Бизнесмены захватили десять процентов продуктового рынка. К странам поставщикам, помимо Польши и Литвы, прибавились Венгрия, Германия, Австрия и Италия. Не обошлось и без Украины. Достававший всё это время Данека друг Степан дал на реализацию крымскую муку с клейковиной аж тридцать процентов. Несмотря на местами рваные и неуклюжие пятидесяти килограммовые мешки, мука шла на «ура!» и многие хлебзаводы стали ею разбавлять всю остальную муку – местную и импортную. Так продолжалось целых три месяца – до тех пор, пока сами украинцы не наложили запрет на вывоз крымской муки, посчитав её чуть ли не достоянием Республики. Степан на этой почве запил и больше о нем не слышали. Высвободившуюся нишу заняла венгерская мука с клейковиной двадцать девять процентов, но не прошло и месяца, как венгры замутили такие цены, что пришлось отказаться от поставок. Появилась немецкая мука с клейковиной двадцать пять-двадцать шесть процентов. Несмотря на одинаковые параметры с польской и литовской брали почему-то именно немецкую, как правило, фасованную муку. До хлебзаводов она не доходила – мелкие оптовики расхватывали её на корню и распихивали по магазинам. Сами же хлебзаводы никак не могли пережить пропажу украинской муки и продолжали доставать своими звонками:
– Кто на связи? – спросил недовольным голосом Гуров. – Девушка красивая, нет у нас хохляцкой муки. Сколько ж можно звякать?
– Плачу вперед! – визжала на том краю провода тетя с базарным голосом. – Наличными плачу! Меня директор в пыль сотрет, если не достану.
– Значит, сотрет – муки этой больше не будет.
– Тогда дайте хоть макароны на реализацию?
– Коля? – крикнул Гуров Одинцову. – У нас ещё есть днепропетровские макароны? Около тонны в остатке?
– Забирайте, мадам, пока есть. Даю на неделю, понятно? Завтра в десять на контейнерном складе. Да, как в прошлый раз, самовывоз.
Странное дело, но украинские макароны тоже не залеживались на складе. В чем причина, спросите вы и будете правы – в цене. Действительно, пятисот граммовая упаковка импортных «спагетти» стоила 1655 рублей, макароны «Рапидо» – 1850 рублей за четыреста грамм. При покупке от двадцати тонн скидывалось двести рублей на килограмме. Но всё это было несопоставимо с днепропетровскими макаронами при их цене 1500 рублей за килограмм. Конечно качество было безобразное – при варке макароны слипались и превращались в месиво из непонятно чего. Но потребители не жаловались – они были не настолько богаты, чтобы баловать себя импортными продуктами. Помимо качества, макароны были нефасованными, а бумажные двадцатикилограммовые мешки все без исключения рвались ещё при загрузке в вагон. Когда получили первую партию, на которую при полном параде прибыли Данек и Наташа, и вскрыли вагон, эмоции всех присутствующих бизнесменов перекрыли звуки работающего по соседству земснаряда, вбивавшего железобетонные сваи в основание строящегося дома. Как всегда ситуацию спас Одинцов, мгновенно переключивший погрузчиков контейнеров на перетарку макарон в новые мешки. Откуда взялись сами мешки Одинцов не рассказывал, но судя по другим мешкам, образовавшимся у него под глазами, без военторга тут явно не обошлось. Естественно, что почти весь вагон ушел в эту организацию с отсрочкой платежа, а всё, что перемешалось в вагоне с опилками и прочими компонентами от прежних перевозок разошлось по другим конторам, но со скидкой на «некондишн».
Гуров положил телефонную трубку и важно прошагал к своему столу, украшенному позолоченной рамкой, в которой с фотографии на него сурово смотрела его законная супруга Аврора. Он ещё помнил её слова, произнесенные в тот самый момент, когда в фотоаппарате сработала вспышка, возвестившая, что сей жизненный фрагмент уже вошел в семейную историю. Вошел же он вместе с открытым ртом
