После отставки де Голля полнота исполнительной власти перешла к председателю первого Учредительного собрания, социалисту Феликсу Гуэну[44]. Он и поручил Жану Сантени[45], своему товарищу по Сопротивлению, уладить конфликт с Индокитаем. Как только последний гурка покинул землю Кошиншины, Сантени от имени Временного правительства новой Франции заключил с Хошимином договор о признании независимости Северного Вьетнама и официально пригласил лидера коммунистов в Париж для дальнейших переговоров.
Война
1В хрустящей белой рубашке и отутюженных черных брючках я торжественно шествовал по проспекту Катина, чувствуя себя самым настоящим солдатом любви и милосердия. Улыбчивые прохожие приветствовали меня, приподнимая шляпы, и солнце ярко светило над моей головой. В погожий пасхальный полдень я прошел конфирмацию и получил первое причастие в Нотр-Даме, а дядя Нам обещал «достойно отпраздновать сие знаменательное событие».
Настроение мне, да и завсегдатаям открытых летних террас, подпортили лишь двое десантников с автоматическими винтовками наперевес, которые с нарочито воинственным видом вели молодую француженку в сторону желтого здания с наглухо закрытыми ставнями. Ее каштановые волосы, аккуратно подстриженные под каре, трепал нежный ветерок, а тяжелые очки в роговой оправе были не в силах скрыть очарования наивной и искренней молодости. С ее длинной шеи свисала табличка с надписью «Я подписывала марксистскую петицию». Имелась в виду петиция французских марксистов Сайгона о предоставлении Индокитаю национального суверенитета. Колониальное военное командование, лояльное де Голлю, видимо уже совсем не считаясь с парижским правительством, дожидаясь, когда пробьет их собственный час, вводило собственные порядки.
Я вышел к дальнему концу проспекта Нородома Сианука, откуда открывался вид на один из каналов широкого синего Сайгона. Заприметив плескавшихся в воде Рене с Софи и еще нескольких ребят из нашей школы, я быстро скинул под деревом рубашку, туфли и брючки, вскарабкался на дуб и ласточкой прыгнул в воду с одной из его ветвей. Девчонки завизжали, а Рене плеснул в меня горстью воды. Я крикнул: «Наперегонки!», – и мы поплыли до противоположного берега и обратно. Софи хлопала в ладоши и болела за Рене, но я пришел первым.
В послеобеденные часы накупаться вдоволь было сложно, уроки потом приходилось доделывать поздно вечером. Когда со стороны проспекта показался торговец рисовыми блинчиками, фаршированными свининой, грибами и креветками, мы также быстро, наперегонки, поплыли к берегу. После купания и плавания аппетит разыгрался безумный. Надо признать, что после того как в Париже была объявлена Четвертая республика, жизнь в Сайгоне начала постепенно налаживаться и входить в мирное русло. Лишь на Севере еще продолжались кое-какие изменения. Жан Сантени продержался в ханойском дворце тонкинского генерал-губернатора всего три недели, после чего, в соответствии с волей Иосифа Сталина, для принятия японской капитуляции туда въехал штаб китайского генерала Лу Ханя, сопровождаемый двухсоттысячным войском верных чанкайшистских солдат и вьетнамских националистов. Это подстегнуло внутреннюю борьбу за будущую власть между правыми и Вьетминем. Во время празднования годовщины Сунь Ятсена нанятые националистами головорезы из военизированных группировок вдруг принялись, разъезжая по городским улицам на мопедах, в упор расстреливать коммунистические патрули. В тот же день они похитили и несколько часов удерживали в плену самого товарища Зиапа, военного лидера Вьетминя. Но, несмотря на все эти провокации, коммунисты добились подавляющего перевеса на выборах в Национальное собрание. Только в Ханое Хошимин собрал девяносто восемь процентов голосов. Он все-таки добился своего и убедился: массы слепо следовали за ним. Еще не зная наверняка, у кого и как ему придется выторговывать себе долю контроля за национальным суверенитетом, он преподнес Лу Ханю в подарок сервиз для курения опиума, выполненный из массивного золота, и на всякий случай отправил несколько коллекционных древнекитайских золотых монет в Гонконг «гражданину» Бао Даю. Однако неожиданно ветер подул совсем в другую сторону.
Гарри Трумэн, сменивший на президентском посту Франклина Д. Рузвельта, вдруг отправил недвусмысленный сигнал Чан Кайши: приказал пустить в Тонкий французов и поскорее убираться восвояси. В обмен Франция отдавала националистам Китая свои концессии в Шанхае и Кантоне, а также согласилась продать Юннаньскую железную дорогу. Правда, адмирал д'Аржанлье, едва прознав об этом, слегка поторопился и, попытавшись днем раньше условленного срока войти в порт Хайфона, был встречен прицельным огнем чанкайшистской артиллерии.
Адмирал, бывший католический монах, вернувшийся в этот мир, воинственно бряцая оружием, благоразумно развернул крейсеры «новой Франции» и вознес к небу жаркие молитвы об успехе французского оружия. И вот уже на следующий день войска французского Экспедиционного корпуса без единого выстрела заняли все крупные города Северного Вьетнама. По пятам за отступающими чанкайшистами, оставлявшими власть в руках местных националистов, шли части Зиапа, зачищавшие города от правых, отбиравшие у них влияние на улицу.
Когда во Вьетнам прибыл лояльный де Голлю генерал Леклерк, Хошимин отправил ему навстречу Зиапа с поручением известить Леклерка о поддерживаемом советскими друзьями желании вьетнамского народа оставаться в Индокитайской Федерации Французского Союза. Поначалу Зиап хорохорился, твердя, что никогда не пожмет руки французу, но под тяжелым взглядом вождя постепенно успокоился и в итоге послушно отправился на аэродром. Досадуя на собственную мягкотелость с Хошимином, Зиап решил, что разговор с генералом на равных исправит унизительную для него ситуацию. Леклерку он сказал, что рад встрече между боевыми лидерами вьетнамского и французского Сопротивления. Тот согласно закивал и, пожимая Зиапу руку, заверил его, что рад не меньше. Он уже знал, что именно советские друзья порекомендовали вьетнамскому народу, и встреча с Зиапом в аэропорту только подтвердила его сведения.
Обрадованный новостями де Голль наконец-то ответил на телеграммы Леклерка, отписав ему из своего шампанского «изгнания»: «Мы вернемся Индокитай зпт ибо мы там сильнее всех тчк».
Хошимин тем временем успокаивал разбушевавшуюся толпу ханойцев, собравшихся на митинг у ратуши. «Я вас не продал! Клянусь вам, я, как всегда, остаюсь с моим народом! – непривычно громко кричал он, почти срывая голос. – Неужели вы не видите, что для нас лучше десять тысяч французских солдат, чем двести тысяч китайских? С ними-то нам уж, наверное, будет полегче справиться!» – в отчаянии крикнул он на вьетнамском, и толпа немедленно начала успокаиваться, а спустя немного времени и вовсе разбрелась по домам. «А молодец все-таки наш дядюшка Хо, так хитро все придумал», –
