— Ой, чё расскажу! — обрадованно восклицает рыжая, когда Акеми возвращается. — Ночью рядом с дядиным клубом элитарчика молоденького прирезали. Представляешь, какой шум поднимется? Полицаи клуб вверх дном перевернули, я мимо шла на работу, видела.
— Туда ему и дорога, элитарчику твоему, — ворчит Акеми, хмуро глядя в окно. — Пусть сидят в своём Ядре и не суются к нам.
— Сурова ты, девка! — встряхивает дредами Сорси. — Они нам всякое интересненькое и вкусненькое носят в обмен на секс. Их мадамы, видимо, не умеют весело трахаться.
Акеми фыркает в сторону и бросает на напарницу презрительный взгляд:
— И сколько ты абортов сделала в обмен на интересненькое и вкусненькое?
— Вот ты злюка косая! — в голосе Сорси звенит неподдельная обида. — И что с тобой сегодня?
Акеми бессильно опускает руки, присаживается на подоконник. Накатывает подзабытое с детства желание уткнуться лицом в плечо кого-то неравнодушного, расплакаться и рассказать о том, что не даёт покоя. Вот только слёз Акеми Дарэ Ка себе позволить не может.
— Моя сестра сегодня замуж выходит за такого вот элитарчика, — с горечью говорит она.
— Да ты что? — глаза Сорси становятся круглыми, как плошки. — Вот это новость! Ты не шутишь? Постой, шутить ты не умеешь. Офигеть! И ты чего — не радуешься?
Акеми аккуратно завязывает пояс платья сзади на бант. Расправляет засученные рукава и слезает с подоконника.
— Я не вижу повода для радости, — честно отвечает она.
— Значит, тупо завидуешь, — уверенно заявляет Сорси.
До конца рабочего дня Акеми думает: а может, Сорси права? Может, её эмоциями управляет вовсе не любовь к Кейко, а самая простая зависть? К ней — младшей, нежной, робкой, более красивой, чем старшая сестра, и, наверное, более любимой. Кейко с самого рождения опекали и отец, и мама, и сама Акеми, конечно же. Младшей сестричке отдавали и лучшие кусочки, и игрушки, и одевали, как сказочную красавицу, насколько это было вообще возможно в семье Дарэ Ка. Акеми же растили защитой и опорой. Отец всё старался воспитать в ней дух воина. Неудивительно, что Сорси спрашивает, не мужиком ли та родилась.
«Что заставляет меня так остро воспринимать её брак? — размышляет Акеми, возвращаясь с работы по пыльной, душной улице в толпе усталых людей. — Кейко любит его — и это хорошо. Он заберёт её туда, где она не будет нуждаться ни в чём. Забудет про голод, нищету и… и о нас тоже забудет, наверное».
От последней мысли щемит в груди. Нет, Сорси. Это не зависть. Это болезненное чувство родства и безграничная любовь. Невыносимо думать, что с сегодняшнего дня Кейко будет жить где-то, куда нет входа ни отцу, ни старшей сестре, и домой больше не придёт. Никто не будет подолгу вертеться перед зеркалом, затейливо вплетая ленточки в смоляно-чёрные, как у мамы, волосы. Никто не будет напевать, готовя нехитрую еду в выходные. И так смеяться в доме Дарэ Ка тоже никто не будет. Так, как Кей-тян — звонко, от души, заразительно.
И сколько бы ты ни думала, что ей будет хорошо с любимым мужчиной, легче тебе не становится. Наверное, и отец сегодня не торопится домой. Без Кейко там слишком тихо.
Акеми заходит в столовую, обменивает купоны на кукурузный хлеб, плошку острого соуса и упаковку прессованных трав, которые так хорошо заваривать по вечерам в кругу семьи. Подумав, девушка делает большой крюк через половину сектора и идёт на местный рынок. Там она долго блуждает среди толпы покупателей, бездумно глядя на однообразный предлагаемый товар. Наконец, тратит несколько купонов на мыло, зубной порошок и две смены нижнего белья — для себя и отца. Остаётся ещё десяток накопленных за месяц работы купонов, и Акеми с горечью понимает, что могла бы потратить их на подарок к свадьбе Кей-тян, но об этом надо было думать раньше.
С рынка Акеми возвращается домой пешком. Ей хотелось бы к морю, но она думает, что дома ждут отец и наверняка Жиль, и оставляет мысли о море. Успеется. Сейчас хочется быть с семьёй.
Семья. Она уже воспринимает бестолкового Жиля как часть семьи. Прижился мальчишка. Его присутствие в семье ненавязчиво, чаще даже приятно. Он и помолчать умеет, и шутку ввернуть вовремя. Никому не мешает: посидит в кругу семьи и уходит в отведённый ему угол в комнате Макото, а утром чуть свет тихонечко идёт на работу. Ещё бы приучить его к гигиене и отбить тягу воровать у других всё, что плохо лежит… В доме Дарэ Ка ничего не пропадало, но в дом Жиль чего только не приносит. В основном еду, иногда яркие безделушки, какие-то бусины, заколки, пластиковые контейнеры. Всё отдаёт в хозяйство, ничего себе не оставляет. Макото неоднократно мягко отчитывал его за присвоение чужого — но, похоже, у парнишки это в крови. Акеми с ним не церемонится: видит, что приволок чужое — по шее. Жиль никогда не обижается. Понимает, что заслуженно получает.
«Будем теперь втроём, — думает Акеми, считая шаги по запылённому тротуару. — Надо привыкать»
Подходя к дому, она замечает отца. Макото в зелёной спецовке работника водоочистной станции стоит у входа в подъезд. Издалека отец кажется Акеми маленьким и потерянным.
— Ото-сан! — окликает она его, приблизившись. — Ты чего тут?
— Я только вернулся. Решил постоять и подождать тебя, — вежливо улыбается Макото, но по его глазам понятно: он тоже не хочет возвращаться домой, где нет Кейко.
Они поднимаются на последний этаж, открывают дверь… и оба застывают на пороге.
Кейко Дарэ Ка в простеньком домашнем платье-кимоно сидит на кухонном подоконнике.
— Кей-тян! — первым восклицает Макото. — Ты дома! Я очень рад тебе, дочка.
Девушка складывает ладони в приветственном жесте, молча кланяется отцу и сестре. «Что-то не так», — отчётливо понимает Акеми, и тревога медленно наполняет её душу. Чем дольше она вглядывается в безмятежное лицо сестры, тем беспокойнее становится
