Есть ли душа у тех, кто рождён в машине, а не пришёл в мир из материнского чрева? Акеми привычнее думать, что нет. Тогда как может такое существо любить? И как можно любить того, кто холоден и лишён чувств уже с рождения? Акеми прислушивается, и сердце её сжимается от тоски: Кейко поёт колыбельную, которую пела им мама. Ему уже всё равно, думает Акеми, но если бы он был жив, смог бы он почувствовать, сколько тепла и любви несёт в себе эта песня?
— Я уверена: смог бы, — отзывается Сорси.
— Я вслух, что ли? — вздрагивает Акеми.
— Угу.
Рыжая щелчком откидывает окурок в сторону, садится к напарнице ближе. Трёт бритые татуированные виски.
— Я вдруг поняла, что я его помню, — вздыхает Сорси. — Он раньше часто в клубе ошивался. Девки его обожали. Милый мальчик, без понтов и высокомерия. Потанцевать любил, никогда не скупился на угощение. Если подруги не врали, в постели просто прелесть. Он многим нравился. Но выбрал почему-то твою сестру. Где эта тихоня его подцепила?
Акеми старательно гонит воспоминание, как плакала Кей-тян, когда она выставила парня прочь из их дома. И волей-неволей обращается к тому, что сказал тогда Ники Каро с изрядной долей горечи: «Я-то как раз рождён матерью. По недосмотру». Выходит, и среди элитариев люди есть?..
Тычок локтем в бок отвлекает Акеми от воспоминаний.
— Они в прачечной познакомились. Кейко стирала нашу одежду, а он на себя что-то вонючее пролил, — отвечает она.
— О-ля-ля! «Мама, папа, я встретила парня, он так вонял!» — смеётся Сорси.
Акеми грустно улыбается. Да, примерно так оно и было. Все тогда посмеялись и забыли, но неделю спустя этот парень встретил Кейко у дома, подарил виноградную гроздь… и всё завертелось.
— Сорси… Кто мог его убить? За что?
Рыжая пожимает острыми плечами.
— Вряд ли кто-то из клуба. И вообще из наших. У него были хорошие отношения с дядей, об этом все знали. Не тронули бы. Да и повода я не вижу. Он с картёжниками иногда тусовался, но там все знали, что он под защитой Сириля. Даже если бы сильно задолжал… не, ерунда. У сестры не было поклонников? Ну, типа ревность и прочая фигня?
— Не было.
— Может, кого из клубных девок обрюхатил, а её хахаль и… — Сорси выразительно проводит ногтем поперёк горла.
— Бред. Убить человека проще, чем сделать аборт?
— Верно, — вздыхает Сорси. И обе умолкают надолго, каждая погружённая в свои мысли.
За три минуты до назначенной церемонии кремации перед крыльцом останавливаются два тёмно-синих электромобиля. Из первого выходит пожилая чета: чопорная женщина в расшитом жемчугом сиреневом платье со шлейфом и мужчина с цепким взглядом светло-серых глаз, одетый в чёрный строгий костюм. Женщина брезгливо морщится, глядя на растрескавшуюся пыльную землю под ногами, мужчина властным жестом подзывает Сорси:
— Аккумуляторы подзарядить сможешь?
— Да, месье. Только отгоните машины за угол, налево. Там у нас питающие кабели.
Вниманием Акеми, почтительно замершей у входной двери, полностью завладел хозяин второй машины, в котором она сразу узнала Бастиана Каро. Его манера держаться, осанка, одежда, аккуратно подстриженные волосы, бесстрастное лицо — всё несёт на себе печать власти. Он выходит сам, открывает заднюю дверь электромобиля и помогает выбраться рыжей, как огонёк, девочке лет пяти-шести, а потом обходит машину и присаживается у переднего колеса. Долго что-то рассматривает, хмурится.
— Чёрт бы побрал этот лёд, — произносит раздосадованно. — Отец, бампер ободран, но покрышка цела.
Из второй машины выходит ещё одна женщина. Молоденькая блондинка, одетая куда скромнее спутницы Каро-старшего. Судя по покрасневшим глазам, она — единственная, кого смерть Доминика по-настоящему расстроила. «Неужели жена Советника? — с удивлением думает Акеми. — Такая невзрачная и юная…»
— Что стоишь?
Резкий окрик заставляет Акеми вздрогнуть и услужливо распахнуть дверь перед Каро-старшим.
— Простите, месье. Проходите, пожалуйста.
— Женщины — вперёд, — распоряжается он и отходит к старшему сыну: — Отгоним машины на зарядку.
Мать Доминика беспокойно комкает в руках носовой платок, мнётся у входа.
— Там сильно пахнет? — шёпотом спрашивает она у Акеми.
— Нет, мадам. Разве что лилиями.
— А девочка не испугается? Кстати, где она? Амелия!
Та мгновенно оказывается рядом. В руках у неё ветка сирени. Настоящей сирени, рвать которую жителям Третьего круга запрещено. Акеми ловит себя на мысли, что ей очень хочется потрогать живые цветы и листья.
— Я могу пройти? — звонко спрашивает девочка.
— Да, мадемуазель. Позвольте, я вас провожу.
Увидев визитёров, стоящая на коленях перед постаментом Кейко резко поднимается, отшатывается прочь. Акеми незаметно делает ей знаки уйти, но та забивается в угол и смотрит оттуда полными слёз глазами. Старшая сестра отходит в сторону, стараясь встать так, чтобы закрыть Кейко от других.
— Дядя Ники… — звенит в тишине слабый, испуганный голосок. — Проснись, мы тут все за тобой приехали…
Девочка стоит на цыпочках, стараясь заглянуть в мёртвое, неподвижное лицо. Руки в кружевных белых перчатках укладывают ветку сирени рядом с телом и трогают погребальную ткань. Рыжие ресницы машут часто-часто: то ли их обладательнице что-то в глаз попало, то ли собирается плакать. Мать Ники что-то бормочет, обмахиваясь платком, тоскливо смотрит в сторону двери. Жена Советника хлюпает носом, стараясь сдержать слёзы.
— Мам, зачем его так завернули? — спрашивает малышка. — Как куклу…
За спиной Акеми протяжно всхлипывает Кейко.
— Я так не могу! — нервно вскрикивает старшая Каро и идёт было к выходу, но натыкается на мужчин и Сорси и возвращается обратно, тараторя: — Фабьен, давайте закончим быстрее и поедем обратно. Мы опоздаем к приходу гостей!
В маленьком траурном зале мгновенно становится тесно и душно. Семья стоит вокруг постамента, Сорси и сёстры Дарэ Ка — у стены, не мешая. Акеми исподтишка рассматривает тех, с
