— Акеми.
Когда она подходит, отец вручает ей меч, завёрнутый в чистую белую ткань.
— Это честь рода. Береги. Не запятнай её.
Девушка с поклоном принимает меч, обнимает отца, потом возвращается на кухню, осыпает щёки сестры поцелуями. Миг — и Акеми уже на пороге. Оборачивается, кусая дрожащие губы, и просит:
— Ото-сан, имо то… Сквер на перекрёстке через три линии от рынка, вы помните? Там, где мы с мамой любили качаться на качелях. Каждый вечер я буду ждать в девять вечера. Я буду приходить туда, пока жива.
Она покидает дом так стремительно, что Жиль догоняет её только у выхода из подъезда. Темнота мешает ему рассмотреть её лицо, но что-то подсказывает мальчишке, что именно сейчас этого делать не следует. Он безмолвно следует за девушкой по пустынным улицам, гадая, куда она идёт, и всё никак не может этого понять.
Позади остаётся спальный район одиннадцатого сектора и целлюлозная фабрика, которую Жиль успел возненавидеть. Акеми пересекает мост через медлительный сонный Орб, спускается к воде. Садится на закованный в бетон берег, кладёт рядом вакидзаси и даёт волю слезам.
Жиль усаживается поодаль, отколупывает от изъеденной временем плиты мелкие камушки и швыряет их в воду. Орб глотает их с тихим, ленивым плеском. Жиль поглядывает на плачущую Акеми, и постепенно его накрывает ощущение неправильности происходящего. Ну как так — суровая Акеми, старшая подруга и бесспорный авторитет, сидит и размазывает рукавом сопли. Жиль крепко-крепко зажмуривается, щиплет себя за руку, но бесполезно — это не сон. Мальчишка закрывает уши ладонями, трясёт головой.
Когда ответственный за смену исхлестал его ремнём из-за недостаточно хорошо помытых полов, ему не было так плохо. И когда сосед по комнате вышвырнул его за дверь, прикарманив все талоны на питание — тоже не было. И даже когда он наконец-то осознал, что Ксавье Ланглу больше не может о нём заботиться без риска для них обоих — даже тогда так отвратительно на душе не было. Акеми — его друг, его эталон спокойствия, один из столпов его мироустройства… и она сидит и плачет, горько и безутешно.
Ещё один камешек исчезает в чреве реки. Жиль набирает полную пригоршню мелких бетонных осколков, швыряет разом. Бульканье камней, падающих в воду, не может заглушить плача Акеми. Её слёзы заставляют мальчишку метаться между желанием сбежать и не слышать и желанием сделать что-то, что заставит Акеми замолчать. Жиль встаёт, вытирает грязные ладони о джемпер с растянутым воротом и решительно направляется к воде. Там он как следует мочит рукав. Подходит к девушке и оглушительно орёт, склонившись над ней:
— Хва-тит!
И когда Акеми поднимает на мальчишку залитое слезами лицо, Жиль выжимает над ней напитанный водой рукав. Холодные струйки текут за шиворот, рыдания обрываются судорожным вздохом. Даже в темноте видно, насколько Акеми ошарашена этой выходкой. Жиль удовлетворённо кивает и вопрошает, всё так же нависая над ней:
— Т-ты Каро оплакиваешь? Н-нет? Тогда с х-хрена ли ты ревёшь, как с-сыкуха м-малая? Что — п-помер кто? Н-нет? Т-тогда заткнись и в-возьми себя в руки! В-вот так вот!
На смену удивлению приходит вспышка ярости. Тяжёлый ботинок девушки бьёт по правой голени Жиля, и мальчишка падает, катится под откос к воде. Но успевает перевернуться и сесть, шипя от боли.
— Н-не подходи! — кричит он, вскидывая ладонь в жалкой попытке защититься.
— И не собираюсь! — зло огрызается Акеми. — Срань ты бессердечная, кретин маленький! Ты ничего не понимаешь! Ничего!
Она подхватывает с земли меч и решительно карабкается под опору моста. Долго возится, укладываясь, натягивает на голову капюшон штормовки и пытается уснуть. Тоска и злость на дерзкого мальчишку гложут Акеми, не дают забыться сном.
«Что он понимает, чёртов бездомный сирота! Что он вообще может понять в этом возрасте? Он ничего не знает о том, что такое семья и каково это — потерять в один момент всех, кто дорог. Что он может знать об отчаянии? О потере дома? Я одна, я совершенно одна, я не знаю, куда идти, как жить и как защитить себя. А он позволяет себе такое…»
Постепенно Акеми успокаивается, злое пламя, заставляющее её сердце наполняться яростью, притихает. Она прислушивается к плеску волн, набегающих на берег, пытаясь услышать Жиля, но снаружи слишком тихо. «Скорее всего, он ушёл», — вяло думает она и наконец-то погружается в дрёму.
Сон её короток и полон тревог. На рассвете девушке видится что-то страшное, громадное, не имеющее чётких очертаний. Она вздрагивает и просыпается, дрожа от пролезшей под штормовку сырости. Акеми озирается, не понимая спросонья, где находится, почему так холодно и так жутко затекли мышцы. И память предательски подсовывает ей картину ночного прощания с отцом и Кейко.
Акеми выбирается из-под моста — и едва не спотыкается о спящего под соседней опорой Жиля. Да и неудивительно, что она чуть не наступила на мальчишку — вокруг такой туман… Акеми смотрит на Жиля и удивляется, насколько младше он выглядит, когда спит. И внезапно мысли девушки обретают чёткость.
«Да что же это я творю? Я рыдала полночи о семье, которая жива, и о доме, который сама же покинула. Я бросила тех, кого люблю больше жизни. Я струсила, сбежала, отвернулась от них. Они же там, им нужна защита, помощь, им нужна я!»
Она бежит по улицам так быстро, словно за нею гонится призрак Онамадзу. Задыхаясь, едва не падая на поворотах и врезаясь в ранних прохожих, Акеми Дарэ Ка несётся домой. Очертя голову перебегает дорогу перед полицейским электромобилем, срезает путь через задний двор общественной столовой, распугав трёх кошек и перевернув мусорный контейнер с объедками. Забегает в подъезд родного дома, проскакивает два этажа — и только тут замечает соседей, передающих по цепочке ёмкости с водой.
— Акеми, постой! — кричит Тава, соседка с восьмого этажа. — Туда нельзя! Сгоришь!
Кто-то хватает девушку за руку, отталкивает с дороги, пропуская мужчину с большой кастрюлей воды. Акеми давится воздухом, оползает по стене, не выпуская из рук вакидзаси.
— Что?.. — только и может выдавить она.
— Тава-сан,
