— А то я ваш рыжий ураган не знаю! — кивает Пьер. И неожиданно спрашивает: — Веро, что у вас с Бастианом за проблемы?
Молодая женщина вздрагивает: сонливость как рукой снимает.
— У нас нет никаких проблем, — отвечает она чересчур поспешно.
Советник Робер останавливает машину на обочине, поворачивается к Веронике.
— Мотору надо остыть. Давай выйдем, постоим минут пять?
По правую сторону дороги тянутся аккуратные ряды кустиков сои. Вдалеке работники осматривают посадки, подсыпают под кусты удобрения. Пьер срывает стручок с ближайшего растения, вертит его в пальцах.
— Удивительно, сколько всего можно создавать из этих стручков, — задумчиво произносит он. — Население Второго круга в основном кормится соевыми продуктами. И сыр, и творог, и сладости. Ты пробовала соевый сыр?
Вероника качает головой. Она смотрит на поле и думает о том, что случится, если однажды урожай погибнет. Если его поразит болезнь или люди не соберут сою вовремя. Ей вспоминается, как Ксавье рассказывал о таком случае. Лет пять назад на растения напал таинственный вирус, и к тому моменту, как разработали лекарство, спасать было уже нечего. И во Втором круге был голод. Вероника тогда возразила, что не помнит такого, что никогда недостатка в питании не испытывала. А Ксавье грустно кивнул и сказал, что Ядро питается на порядок лучше всех остальных и потребляет в разы больше, но продукты для элиты поступают из подземных теплиц и закрытых садов, куда обычным людям хода нет.
«Простые люди никогда не видели ни мяса, ни винограда, ни изысканных сладостей, ни овощей. Большинству достаётся соя, кукуруза и курица, изредка кусочки сахара. Всё остальное, необходимое организму, люди получают из пищевых добавок, — рассказывал Ксавье. — Всё, что нужно для синтеза этих добавок, хранится в запасниках под Азилем. Ты не знала?»
Вероника не знала. Если кукурузные лепёшки она пробовала на общегородских праздниках, то о существовании соевых продуктов ей вообще не было известно. И о голоде. И о том, что Ядро за неделю съедает больше, чем весь остальной Азиль за месяц. Она вспоминает, что на праздниках никогда не видела среди простолюдинов полных людей.
— Вероника? — окликает её Пьер.
— Да? — переспрашивает она, отвлекаясь от размышлений.
— Я тут подумал: а почему бы тебе к нам в гости не приходить? У Софи полно подружек, вам будет о чём поговорить. Ты же дома сидишь целыми днями. Если тебя где и видят, то только с дочерью или в церкви. Женщинам всё же надо иметь время и для себя.
Пьер говорит вполне искренне, но его слова вводят Веронику в замешательство. Она замирает на краю дороги, глядя на пыльную траву у своих ног, примятую подолом длинного платья. За годы, проведённые в доме Каро, она настолько привыкла быть незаметной и ненужной, что простое приглашение в гости теперь вызывает дискомфорт. Пьер замечает её растерянность — и спешит примирительно вскинуть руки:
— Я не хотел тебя обидеть. Извини, Веро, я вижу, что сказал что-то не то.
— Мне нравится в церкви, — тихо, словно оправдываясь, отвечает она. — Там… очень спокойно. Как в детстве: когда залезаешь в старое кресло, сворачиваешься калачиком и представляешь себе, что ты невидим.
Соевый стручок в кулаке Советника Робера хрустит, ломаясь. Пьер долго обдумывает, что сказать, на высоком лбу собираются морщинки.
— Я же не просто так спросил, что у вас с Бастианом. Не видеть — очень легко, когда тебе всё равно. И невозможно закрывать глаза, когда у небезразличных тебе людей творится что-то не то. Бастиан мой хороший старый друг, да и тебя я знаю очень давно. И вижу, какое между вами отчуждение. И как ты год за годом становишься всё тише. Даже сейчас: ты не дома, никто над тобой не нависает, а ты горбишься и как будто прячешься. Я как друг хочу помочь тебе… и ему. Если в твою жизнь впустить немного света и общения с людьми твоего уровня, станет легче.
Вероника охает и неловко приседает, зажмурившись. Боль накрывает с новой силой, разливается внутри.
— Ты что? — пугается Пьер.
— Поедем, пожалуйста. Спина очень болит, мне даже стоять тяжело.
Они возвращаются в электромобиль, и до Собора Пьер не произносит ни слова, напряжённо глядя на дорогу. Вероника смотрит на клубы пыли, вздымаемые машиной, и поглаживает поясницу. «Я увижу Ксавье — и мне тут же станет лучше», — как молитву, повторяет она мысленно.
Робер останавливает электромобиль прямо перед ступенями, ведущими в Собор, и подаёт руку Веронике.
— Веро, ты серая совсем. Может, к врачу?
— Укачало, — отвечает та одними губами и пытается улыбнуться. Улыбка выходит жалкой гримасой.
Шурша подолом по мраморной широкой лестнице, она поднимается к дверям. Останавливается, чтобы набросить капюшон, поднимает на Пьера взгляд, полный благодарности:
— Спасибо тебе большое. Ты за меня не волнуйся, пожалуйста. Я привыкла жить так, как живу. И здесь мне и вправду хорошо. Мне будет стыдно, если твоя супруга и её подруги сочтут меня скучной, но в компании я действительно не приживаюсь.
Понимая, что любые слова будут лишними, Пьер Робер грустно кивает и открывает перед ней дверь.
В Соборе сегодня прохладно и немноголюдно. Вероника и Пьер споласкивают руки в чаше у входа и занимают свободные места на скамейках. Отец Ксавье уже стоит за амвоном, смотрит сквозь очки в раскрытое перед ним Святое Писание. Люди негромко переговариваются — но стоит отцу Ланглу поднять голову и окинуть паству внимательным взглядом, как все разговоры смолкают.
Сегодня отец Ланглу говорит о любви.
Любовь — это дар Господень, говорит он. Это та сила, что питает мир. То, что отличает человека от животных. То, что спасает нас и заставляет бороться за жизнь. Любовь — это мера человеческой души. Мы приходим в этот мир в любви, бескрайней любви матери к ребёнку. Родители питают и взращивают её нежный, слабый огонёк в наших душах, чтобы в своё время он разгорелся и осветил жизнь смыслом. Невозможно жить, не любя. Перестать любить — это перерезать нить, связующую человека и Бога. Без любви мы блуждаем во тьме и страхах; мы ищем путь, но без света наши дороги ведут в никуда.
Берегите любовь в ваших сердцах, говорит
