Пара отчаянных молодых парней пыталась исследовать темную и страшную чащу. Во время их коротких вылазок у дверей бункера дежурил вооруженный отряд, готовый в случае чего отбивать безумцев у лесных тварей, но его помощь не потребовалась. В одну из холодных безлунных ночей ветер донес жуткий вопль, полный такого нечеловеческого ужаса, что один из часовых лишился чувств тут же, прямо на боевом посту.
Вылазки в лес командование бункера запретило, от смельчаков осталась только память. Порой разведчики, бесшумно пробиравшиеся по территории завода в город, останавливались и вглядывались в переплетение черных ветвей. Там бродили тени, порой у самой кромки леса вспыхивали раскосые звериные глаза с вертикальным зрачком. Но чудовища в город не совались. Пока.
Отряд двигался по улице, огибая застывшие в вечной агонии ржавые остовы машин. Слева смотрел пустыми глазницами маленьких окошек торговый центр «Леонидовка». Зачем его сконструировали почти без окон, никто не знал, но его старались обходить стороной. Внутри, в вечном сумраке, не нарушаемом ни луной ни солнцем, расплодились пауки. Изредка они выползали на поверхность. Когда-то давно, когда эта напасть пришла в Мытищи, нескольких ребят твари утащили в свое логово.
Несчастные кричали больше суток, выли на все лады, молили о помощи, запутавшись в паутине, а восьминогие монстры пожирали их заживо. Но никто не отважился им помочь.
Опытные разведчики знали, что появлению паука предшествуют характерные шаркающие звуки – лапы тварей терлись о хитин. Это был сигнал – беги! Но сейчас все было тихо. Зимой пауки были не опасны, они спали в своем логове до весны.
От домов на другой стороне дороги остались только раскрошившиеся стены нижних этажей. Верхние не пережили Катастрофу, обвалившись грудой битого кирпича.
Сквозь темные заросли было видно корпуса больницы, разрушенные, утопающие в лесной чаще.
Высокие дома сохранились. Отец как-то рассказывал Жене, что в рыжей девятиэтажке раньше была детская поликлиника…
Мамочки с колясками гуляли в скверах, ожидая приема, на детской площадке раздавался радостный визг. В следующем доме жила преподавательница английского, к которой тогда еще юный студент Егор ходил на занятия. Там же жила его хорошая подруга, к которой он заходил на чай. Довоенный чай, настоящий, в тонких фарфоровых чашечках. Танюша, молодая, улыбчивая, в красивом платье, доставала из шкафа печенье. А потом грянула Катастрофа. Таня в тот день была в Москве, училась. Что с ней стало? Спаслась или погибла вместе с миллионами других?
Отец обычно тяжко вздыхал и затягивался самокруткой. Выпускал сизый дым, горько улыбался своим мыслям. Маленький Женька сидел у него на коленях и был готов хоть до ночи слушать рассказы о том, как раньше жили люди.
Он не знал ничего другого, кроме бело-зеленых стен бункера, не пробовал лакомства слаще, чем кусок сахара, маленький, серый от старости. Такие выдавали детям по воскресеньям. Довоенные запасы. Сахар в убежище кончился три года назад. А теперь подходили к концу последние заготовки.
На нижнем ярусе убежища разводили кур. Непритязательные птицы несли яйца, без удовольствия склевывая ботву с накрошенным туда мелом, а когда они уже не могли нестись, их забивали на мясо. Полгода назад отчего-то сдохли пять петухов-производителей. Медик не смог понять, что их сгубило, он пытался убедить Егора Михайловича в том, что птиц задушили, однако, даже если это была диверсия, виновных не нашли. Но факт оставался фактом: новых птиц было негде взять. Убежище Метровагонмаш не смогло помочь, у них началась какая-то странная эпидемия, и их куры были на карантине. Олег Михайлович, начальник бункера завода, обещал выручить, если ситуация станет совсем критической. Пока что автоконструкторы держались, до голода было далеко. Но поголовье кур стремительно уменьшалось.
Коровин-старший по вечерам устало устраивался в кабинете, сажал сына напротив себя и говорил, говорил, говорил… Потом приходила мама. Строгая и красивая, она целовала отца и велела маленькому Жене идти спать. «Наташ, да пусть посидит!» – миролюбиво ворчал Егор. «Нет уж, завтра учиться, знания постигать», – ласково замечала Наталья и грозила сыну пальцем. Потом укладывала его спать, нежно целуя в щеку, и уходила, оставив зажженной керосиновую лампу в изголовье кровати. Огонек плясал, извивался на сквозняке из вентиляции, а мальчик разглядывал тени на потолке и представлял себе картинки прошлой жизни на поверхности по рассказам отца. Парк, голубая церковь на пригорке, там по праздникам звонили колокола. На качелях катаются дети. А еще были аттракционы. Как отец ни описывал, Женьке не хватало фантазии вообразить их.
Через час заходила мама, и мальчик старательно притворялся спящим. Наталья улыбалась своим мыслям, целовала сорванца. Теплая, добрая, родная. От нее пахло терпким дегтярным мылом, к которому примешивался сыроватый запах грибов, женщина работала на грибной ферме, а по вечерам старательно отмывала загрубевшие от тяжелого труда руки. Она всегда была светлой и радостной, ее любили жители бункера. Но больше всех ее любил маленький сын.
Когда Жене исполнилось шесть, мама стала худеть на глазах, у нее начали выпадать волосы. Прежде густые, до плеч, они потускнели, лезли пучками, Наташе пришлось носить косынку. Порой женщина плакала по ночам у кровати сына. Мальчик не спал, он слушал приглушенные рыданья, но не решался открыть глаза и утешить ее.
А через месяц мамы не стало. Непонятное слово «онкология», которое постоянно повторял медик, еще более непонятное слово «рак», которое неслось из углов, где судачили тетушки. Церемония прощания, восковое, белое, как простыня, которой было укрыто ее тело, лицо Натальи. Окаменевший от горя отец. Женю увели в его комнату, оставили одного. Он сидел в тишине, глядя в пламя керосинки, и плакал. Он не понимал еще страшного слова «смерть». В бункере автоконструкторов детей до последнего оберегали от этого жуткого знания. Мальчик хотел, чтобы мама встала, поскорее вернулась и поцеловала его, как раньше.
Отец заливал горе самогоном и утешался в обществе Светланы. Женщина лет тридцати, почти его ровесница, когда-то
