Это были сыновья и дочери богачей.
Вдруг лошадь Джима шарахнулась в сторону от промчавшегося мимо автомобиля. Перегнав всадников, автомобиль быстро умчался вперед. В нем находились две нарядные молодые женщины, а против них спиной к шоферу сидело двое мужчин, из которых один был в военной форме.
Джим близко подъехал к Вилли и вполголоса спросил:
— Ты заметил, кто это проехал?
— Ну, как же мне было не заметить, — отвечал Вилли и улыбнулся. — Однако, сильно же он изменился.
— Я его не сразу узнал, до того он похудел и пожелтел, — заметил Джим.
«Он еще здесь, стало-быть, надеется найти Нэлли Келлингс, — подумал, Вилли. — Нет, любезный доктор Браун, не видать тебе ее, как своих ушей. Далеко улетела от тебя эта птичка!»
Джим взглянул на брата и громко засмеялся.
— Так близко и так далеко, — сказал он.
— Вы его видели? — спросил, подъезжая к братьям, проводник, скаля свои белые зубы.
В ответ оба брата улыбнулись.
Горные цепи, окаймляющие с обеих сторон шоссе, как бы начали сближаться, образуя узкое ущелье. Дорога заметно стала подниматься в гору. Прошло не более получаса, и вдали снова показался автомобиль.
— Это они возвращаются с Пали, — сказал проводник.
— Алофа! — весело крикнул Джим сидящим в автомобиле дамам, когда машина поравнялась с его лошадью.
Те приветлива кивнули головой красивому канакскому мальчику, и одна из них бросила ему букет цветов. Джим ловко поймал его налету и, высоко подняв над головой, еще раз крикнул:
— Алофа!
— Ну, это ты напрасно делаешь, — строго заметил ему Вилли.
— Пустяки, — смеясь, отвечал Джим, — я готов спорить на что угодно, что сам Фати не узнал бы меня в таком виде. Так где же узнать меня доктору Брауну!
Вилли улыбнулся. Он взглянул на Джима и в душе согласился с ним, что самый опытный сыщик не узнал бы в этом шустром мальчике с черными, как смоль, волосами прежней нежной, белокурой Нэлли.
— Недаром мы целый месяц мазались кокосовым маслом и выпекались на солнце, — прибавил Джим.
— Слушай, Окала… ах, нет, Конама, это ты выдержал экзамен, — сказал он проводнику.
— Я-то при чем? Я исполнил то, что мне приказал делать брат. Не я составлял краску для волос, не я нашел и бухту, где вы оба могли выпекаться на солнце, — отвечал проводник. — Только не называй меня по старому имени. Брат строго мне наказал, когда мы с вами бываем на людях, называться Конама. Пускай оно так и будет.
— Я думаю, теперь мы смело можем гулять по городу? — спросил Вилли.
— Без всякого риска. Ну, кто же подумает, что вы белолицые?
— А ведь как они нас искали, куда только ни лазили их сыщики, а мы все тут как рут, под самым их носом, — смеясь, заметил Джим.
— Вот в этом-то и все наше горе, что мы все еще тут, — ответил Вилли. — Нам пора бы убраться отсюда по-добру, по-здорову, пока не случилось беды.
— Теперь я уж не боюсь их, Вилли, да к тому же они нас уже не ищут, — попытался возразить Джим.
— Это еще вопрос! Ты только не смей больше повторять того, что ты выкинул только сейчас, иначе мне придется оставить тебя в лесу с Розой, — насупив свои черные брови, сказал Вилли.
Они замолчали.
— Бедная Роза, — со вздохом проговорил Джим, — как ей тяжело быть все время одной, почти не выходя из подземелья. Неужели до сих пор ей необходимо скрываться? — спросил он проводника.
— Да, необходимо, ничего не поделаешь. У нас на острове живет очень немного негров, и все они наперечет известны полиции. В этом-то и вся беда!
— Ну, вот мы и на Пали, — объявил канак, когда всадники выехали на большую ровную площадку, отгороженную от пропасти невысокой каменной изгородью.
— А ведь здесь действительно красиво, — не слезая с лошади и осматривая открывшийся вид, Заметил Джим.
Позади него на дальнем южном горизонте величественно расстилался Тихий океан. Справа и слева тянулись покрытые мрачными лесами угрюмые горные хребты, а прямо перед ним, внизу, открывалась прибрежная равнина. Вдали на ней блестели домики небольшой американской фермы, вокруг которой серебрились плантации сахарного тростника и ананасов. На бархатных ярко зеленых лугах паслись коровы и овцы. Долина эта спускалась к самому морскому берегу, о камни которого разбивались набегающие волны прилива.
Налюбовавшись вдоволь живописной панорамой, Джим слез с лошади и, привязав ее к коновязи, пошел к изгороди, на которой уже сидели Вилли и Конама.
— А ты не забыл свое обещание? — спросил Джим канака.
— Я всегда держу свое слово, — ответил тот и, вынув из кармана небольшой предмет, сунул его в руку Джима.
— Что это такое? — поинтересовался Вилли.
— Это тебя не касается, — пряча за спину руку, отвечал Джим.
Вилли соскочил с ограды и бросился отнимать полученную Джимом вещицу, но тот отстранил его рукой.
— Не надо, Вилли, не надо, — умоляющим голосом сказал он, — я сам сейчас тебе покажу.
На площадке никого не было. Стоявший там автомобиль с туристами уехал. Дети и канак были совершенно одни.
— Ну, показывай же, что тебе дал Конама, — настаивал Вилли.
— Сейчас, — ответил Джим и, отбежав несколько шагов в сторону, повернулся спиной к брату.
— Готово! — сказал он, повернувшись.
— Это что такое? — вскричал Вилли.
Перед Ним стоял настоящий молодой мулат с широко развернутыми ноздрями и сплющенным носом.
— Ну и Конама! — вскричал Вилли, ударяя по плечу улыбающегося канака.
А Джим, вынув из ноздрей два крупных просверленных зерна рицинуса[8], положил их на ладонь и протянул брату.
— Вот-то Дик будет смеяться, — сказал он.
В это время на площадку въехал автомобиль, из которого вышел американский офицер с дамой.
XIII. В исторической пропасти
— Вы понимаете по-английски? — спросил офицер, подходя к Окалани.
— Да, сэр, я знаю английский язык, — отвечал канак.
— Ах, как это кстати, — воскликнул обрадованный военный. — Мой шофер-китаец едва объясняется на английском языке и совсем не знает этих мест. Вы здешний?
— Я житель Гонолулу, — сказал канак.
— В таком случае вы, наверное, знаете, как нам удобнее будет спуститься на дно этой пропасти?
— Знаю, сэр, но тропинка, которая туда ведет, местами обрушилась во время последнего
