Она потянулась, положив ладонь на руку Эджворта, и ее прикосновение пронзило его тело.
– Я не могла взять слова обратно. Было слишком поздно. А потом я прочитала заметку. И твоя мать была так добра ко мне… Да и ты тоже. Из-за этого я чувствовала себя ужасно.
Лили отстранилась, убрав руку и словно разверзая пропасть между ними.
– Лили?
– Я не могу жить как моя мать, и я не могу жить в мире… – Она простерла к нему руки. – В твоем мире. Людей, которые наблюдают за каждым твоим шагом.
– Лили, все твои шаги крайне сдержанны. Не из тех, что привлекают нежелательное внимание.
Она отвернулась:
– Как бы то ни было, я не хочу, чтобы за мной следили так пристально, исследуя каждый мой шаг. Повторяя мои слова и, возможно, искажая их смысл. Когда человек ошибается и об этом начинают говорить, он, несомненно, заслуживает какую-то часть порицания. Но когда правду искажают, как это было с историей моего рождения, – я не заслужила этого. Твоя мать не заслужила боли от тех слов, что были сказаны о ее браке. Ей и без того было плохо от измены.
– Возможно, именно поэтому ситуация моего отца была такой тяжелой. Из-за публичного характера этой истории. Наверное, это беспокоило меня больше всего.
Лили закрыла глаза, попытавшись объяснить все себе так же подробно, как объясняла ему. Но ей не хотелось даже слышать слова, срывавшиеся с собственных губ.
– Просто… – Она помедлила, положив руку себе на грудь. – Я чувствую, как внутри все взрывается, трепещет и… все в таком духе. Рядом с тобой я чувствую себя иначе, но вдали от тебя становлюсь потерянной. Я должна быть рядом с тобой, чтобы чувствовать себя живой. И я не смогу выдержать целую жизнь, полную таких чувств. Я видела, что эти чувства сделали с моей матерью.
– Я, разумеется, надеюсь, что эти чувства нормальны, потому что и сам их питаю. Это любовь.
– Любовь? Но это приносит такие страдания… И я так боюсь стать похожей на мать.
– Нет. Ты совсем не такая, как она.
– Откуда ты знаешь? Ты надолго уезжал учиться, да и она крайне редко бывала здесь.
Его голос зазвучал мягче:
– Я помню, как однажды она кричала на твоего отца. Я никогда прежде такого не видел. Муж и жена, кричащие друг на друга как уличные дети. Ты – не она. Я это знаю. А я – не мой отец. И тоже это знаю. – Эдж бросился к Лили и взял ее руки в свои ладони. – Мы отличаемся тем, что оба видели, как все может пойти плохо, очень плохо. Мы знаем, что такое разрыв и какую боль он может вызвать. И мы нравились друг другу. Всегда. – Он легонько коснулся поцелуем одной щеки Лили, потом другой и, наконец, прильнул к ее губам. – Я знаю, что ты любишь меня и не хочешь этих чувств. Но все равно любишь.
– Ты так в этом уверен?
– Да. Ты выйдешь за меня замуж? У тебя будет целая жизнь, чтобы привыкнуть к мысли о том, что брак может быть иным, не таким, как тот, что ты наблюдала. Брак, единственный в своем роде для тебя и меня, так не похожий на союзы наших родителей. Наверное, именно поэтому я не торопился и не женился до сих пор. Я ждал нужного момента, когда ты и я будем готовы к супружеской жизни.
Он притянул ее руку к губам и поцеловал. Лили не стала отдергивать ладонь, и игравшая на губах Эджа улыбка будто устремилась через его пальцы прямо ей в сердце.
Лили напоминала ему об апельсиновых бисквитах, смехе и прямо-таки материнской заботе, с которой она относилась к своей младшей сестре. Она напоминала ему о мире, который почти уже был создан и, возможно, мог существовать на самом деле.
– Ты заставляешь меня думать не о своей матери или моем отце. Ты заставляешь меня думать о тебе. – Эдж говорил, глядя ей в глаза, и даже в темноте Лили могла видеть в его лице нечто необычное, то, чего никогда прежде не замечала. – Лили. Я люблю тебя больше, чем кого бы то ни было. Больше, чем всех людей из моего прошлого, вместе взятых. Давай сегодня же начнем что-то новое и будем двигаться вперед лишь с воспоминаниями, которые сами выстроим с этого момента.
– Воспоминания останутся с нами всегда.
– Только как напоминания о прошлом, но не как часть того, кем мы с тобой станем. – Он привлек Лили ближе, потом еще ближе, пока, наконец, не сжал ее в объятиях. – Мне хотелось бы услышать, что ты чувствуешь ко мне.
Ощущая крепость его груди, соединяющей их так крепко, словно кровь перетекала из одного сердца в другое, Лили промолвила:
– Я, наверное, не была до конца честной, когда пришла к тебе с вопросом, собираешься ли ты ухаживать за моей сестрой. Я надеялась, что она выйдет замуж за кого-то еще, а сама рассчитывала провести остаток своих дней старой девой, по соседству с герцогом, который никогда не женится и с которым мы иногда будем встречаться в саду. Ты был молчаливым рыцарем, о котором я мечтала, учившим уроки, чтобы однажды завоевать мир.
– Сейчас мне важно лишь одно – завоевал ли я твое сердце?
– Ты держишь его в своей руке.
Эпилог
Одетый во все черное, за исключением белой рубашки и шейного платка, Эдж ждал, когда его жена закончит собираться для выхода в свет – благотворительной выставки картин Беатрис.
Эдж коснулся носового платка в кармане.
– Ты заказал носовые платки? – спросил он Гонта, который немного посторонился и нахмурился.
– Да, все слуги уже получили новые шелковые платки.
– Благодарю тебя, Гонт. Я ценю и то, как ты служишь мне, и то, как следишь за остальными в этом доме.
– О лучшем доме я и мечтать не мог, – ответил Гонт, и его голос дрогнул. Камердинер улыбнулся. – И не удивляйтесь, что по утрам я стал стучать и медлить перед тем, как зайти в комнату, чтобы разбудить вас.
– Наверное, это гораздо легче, чем дожидаться, пока я возвращаюсь со светских мероприятий, на которые сопровождаю Лили.
– Вы приходите все позже и позже, сэр. Хорошо, что сейчас вы женаты, иначе тайна ваших недавних вылазок могла бы раскрыться. Никто из слуг, разумеется, не знал о следах на утренней росе, ведущих в ее сад, или найденной посудомойкой сережке. Точно так же, как и о просьбе приготовить в два раза больше апельсиновых бисквитов, чем прежде.
– Я был голоден, – объяснил Эдж.
– Конечно, и очень часто казалось, будто из вашей комнаты слышатся голоса, когда вы были там один. Я сказал остальным, что вы ходите во сне, а по поводу серьги – что вы выбрали подарок
