– Заходи, поговорим. А рапорт позже оформишь, сейчас времени нет. Да и рука у тебя раненая, незачем ее лишний раз напрягать. Пока что устно доложишь.
«Разговор» младшего лейтенанта откровенно вымотал. Настолько, что в какой-то момент Сашка даже поймал себя на мысли, что по сравнению с этим недавний допрос пленного гауптмана – сущие цветочки и прочий детский лепет. Присутствующих в комнате – а кроме Старика там находился начальник спецкурсов, незнакомый майор НКВД и армейский подполковник с малиновыми пехотными петлицами – интересовало буквально все. Нет, начался разговор вполне предсказуемо. Расстелив на столе подробную карту Загорского района, Гулькина попросили показать весь их маршрут от дороги до заброшенного хутора. После чего он в мелочах повторил рассказ Шутце, указав точки встречи со второй частью диверсионной группы. Самого гауптмана, как догадывался Александр, сейчас тоже допрашивали, сверяя сказанное на хуторе с тем, что он говорил сейчас. Как и остальных диверсантов и бойцов его группы, которые могли обратить внимание на что-то, ускользнувшее от внимания командира. В принципе, нечему удивляться: важны любые мелочи, ведь на кону, ни много ни мало, судьба немецкого наступления. Все это не заняло больше сорока минут, после чего подполковник, захлопнув блокнот, где он делал какие-то карандашные пометки, забрал карту и вышел из класса, поочередно кивнув присутствующим.
Гулькину же предложили чая (отказываться Сашка благоразумно не стал, поскольку живот потихоньку начинало крутить от голода, а на обед его определенно отпускать никто пока не собирался) и продолжили «разговор», на сей раз растянувшийся почти на два с лишним часа. Задаваемые вопросы на первый взгляд казались откровенно странными. На второй, впрочем, тоже. К примеру, окурки каких именно сигарет или папирос и какие именно шоколадные обертки они нашли по пути к хутору? Как выглядели отпечатки подошв прыжковых ботинок и у всех ли диверсантов они были одинаковыми? На первый вопрос Александр ответил, хоть и пришлось напрягать память, – запоминать любые мелочи их учили. А вот со вторым оплошал: не было у него времени ботинки пострелянных фрицев рассматривать. Да и в голову бы не пришло.
Удовлетворяли ли ответы присутствующих в комнате командиров, он понятия не имел: перед ним не отчитывались, а по лицам ничего не прочитаешь. Вопросы задавались ровным тоном, ответы выслушивались молча, безо всяких там «хорошо, молодец, что внимание обратил» или «что ж ты так, младший лейтенант?».
Затем перешли к разбору боевых действий его группы. Спрашивали много, требовали подробностей, иногда просили повторить или рассказать еще раз. Мол, понимал ли он, на какой риск идет, принимая решение атаковать фашистов гранатами? А если бы всех насмерть положило? Про трибунал думал? А как отреагировали товарищи? Сразу согласились или спорили? Почему не вызвал помощь? Как действовал во время захвата? Вот блокнот, нарисуйте схему помещения и укажите, где находился каждый из противников? Как оцениваете действия подчиненных? Парашютистов? А свои? Ну, и так далее…
Отвечал Сашка честно, лишь изредка ненадолго задумываясь: не для того, чтобы что-то скрыть, а припоминая подробности или подбирая нужные слова. Чай, не у фашистов на допросе, свои кругом. И вспылил всего один раз, уже под самый конец, когда майор-энкавэдист неожиданно осведомился все тем же ровным тоном:
– А вам не кажется, что этот ваш Лупан слишком легко немецкого капитана расколол? Подумаешь, пригрозил… Так их ведь тоже учат, как язык за зубами держать. И хорошо учат, насколько мне известно. Вы уверены, что точно поняли, о чем они говорили с пленным? И что именно ему рассказал ваш товарищ? А то ведь под оккупантами жил, язык противника откуда-то отлично знает… всякое может быть…
Подобного Гулькин не ожидал. Несколько секунд он молчал, осмысливая услышанное, затем, играя желваками, начал медленно подниматься. Руки сами сжались в кулаки, ногти до боли врезались в ладони. Ах ты ж, сука! Да ты хоть знаешь, что Ванька пережил?! Да я тебя сейчас…
– Сидеть! – рокочущий голос Старика мгновенно пригвоздил младлея к стулу. – Спокойно, курсант. Ну?!
Гулькин тяжело плюхнулся обратно, шумно раздувая ноздри и с яростью глядя на майора сквозь зло прищуренные глаза.
Инструктор обернулся к энкавэдисту, неодобрительно качнув головой:
– А ты, Витька, помягче, что ли? Ребята у меня боевые, особенно этот. Захочет шею свернуть или просто по физиономии съездить – я ведь могу и не успеть помочь. Годы уже не те, сам понимаешь.
Майор хмыкнул в ответ:
– Ну, ладно, перегнул слегка палку, признаюсь. Виноват. Хотя над выдержкой твоему бойцу еще поработать стоит. Что за товарища горой – это, разумеется, правильно, это молодец! Но несдержанный он, сам ведь только что видел. Контролировать себя нужно уметь в любой ситуации!
– Поработаем, – буркнул куратор, скрывая улыбку.
– Да не зыркай ты на меня с такой ненавистью, лейтенант, – примирительным тоном сказал майор. – Ничего твоему товарищу не грозит, чист он, как стекло. Сто раз уж проверили. И более того, весьма интересен лично для меня. Ну, мир?
Да твою же мать! Это его что, снова проверяли, что ли?!
– Товарищ младший лейтенант, – подчеркнуто официально обратился к нему Старик. Дождавшись, пока Сашка подорвется со стула и вытянется по стойке смирно, докончил: – На сегодня вы свободны. От лица командования выражаю благодарность за отличное выполнение боевого задания. Группе – трое суток отдыха, вам – явиться ко мне завтра в десять ноль-ноль. И про перевязку не забывайте. А сейчас – отдыхать и отсыпаться, это приказ. Все, больше не задерживаю.
– Служу Советскому Союзу, – на автомате заученно выдал младлей. Впрочем, судя по всему, его все равно никто не слушал. Лишь Старик коротко дернул головой в сторону выхода: иди, мол, не до тебя…
Четко развернувшись через левое плечо, пребывающий в спутанных чувствах младший лейтенант вышел в гулкий коридор, аккуратно притворив за собой дверь. Остановившись и несколько раз глубоко вдохнув-выдохнув, Сашка успокоился окончательно. Так, все посторонние мысли – прочь. Отдыхать – так отдыхать, с приказом вышестоящего начальства не спорят. Тем более с таким. Интересно,
