– Не-а, – Карпышев пожалел, что сидит на табуретке, ему б стул, сейчас бы на спинку откинуться, эдак расслабленно-пренебрежительно. Да и застывший позади верзила с лицом, не обезображенным особым интеллектом, напрягает. Похоже, прав фриц, сейчас станут бить.
– Жаль. Нет, мне правда искренне жаль. Может, все-таки передумаете? Нет? Ну, я так и думал…
Смерив пленного исполненным чуть ли не искреннего сочувствия взглядом, немец прокаркал на родном языке:
– Густав, поработай. Только аккуратно, он контужен, не перестарайся. Этот кадр нужен мне живым. Вряд ли он расколется прямо сейчас, чувствую, придется отправлять господину майору. И дорогу он должен перенести в любом случае! Если сдохнет в руках у Шульца, это уже не наши проблемы.
«А хорошо все ж таки понимать язык противника, – хмыкнул про себя осназовец. – Хоть знаешь, чего тебя ждет. А вот про дорогу – это интересно. Спасибо, фриц. Возможно, и будет шанс сбежать. Пусть мизерный, но шанс. Если здесь останусь, забьют, суки».
И расслабился, готовясь.
Долго ждать не пришлось: мощный удар в ухо, и без того едва слышащее после вчерашнего артобстрела, швырнул его на пол. Потом… потом было очень больно. Минуты с три, может, больше – время Карпышев перестал ощущать практически сразу.
В себя Витька пришел на знакомом табурете – как именно он туда попал, осназовец просто не помнил. Ватник на плечах и груди оказался мокрым, как и волосы, и лицо, на полу – здоровенная грязная лужа со следами рвоты. Значит, его еще и стошнило, то ли от контузии, то ли из-за ударов. А вон и ведерко стоит, из которого его водицей отливали, чтобы в чувство привести.
– Продолжим. Вы по-прежнему настаиваете, что простой пехотинец? Будете молчать?
– Б… ду… – Витька длинно сплюнул между коленей. Ну, как сплюнул? Скорее, выпихнул изо рта вязкий алый комок из слюны и крови. – П… шел н… хер, м… дак… Я – прс… т красн… ц. От… цеп… сь, мраз…
Обер-лейтенант притворно вздохнул:
– Очень зря. Не мучайте себя. Просто расскажите, кто вы такой на самом деле, – и все закончится. Имя, фамилия, звание, место службы, с каким заданием находились на передовой, где остальная группа. Вам окажут помощь, я даже попрошу вколоть обезболивающее. У нас есть хорошие препараты, поверьте! После этого отправим вас в лазарет. Подумайте, я не вожусь так с каждым пленным. Ну, решайте?
Карпышев промолчал. Не из-за особого геройства – просто не хотелось лишний раз шевелить разбитыми губами. И без того больно, куда уж там говорить? Да и о чем? Что хотел – сказал, а коль фашист его не понял – его фашистские проблемы… А вот за вопрос «Где остальная группа?» еще раз тебе спасибо, фриц! Danke schön, как говорится! Теперь он точно знает, что ребята ушли живыми. Отлично! А он сам? Да какая, в принципе, разница? Видать, судьба такая…
– Густав, скажи водителю, чтобы готовил машину. Выезжайте немедленно, не вижу смысла и дальше терять время. Дальше пусть Шульц сам разбирается, русские диверсанты – его тема. И надень на него наручники, хотя в подобном состоянии он и без оружия вполне безопасен. Выполняй.
– Герр обер-лейтенант, вы действительно уверены, что он именно разведчик? – не удержался от комментария мордоворот. – Мало ли кого могли притащить с передовой? После того артналета там все перемешало. Когда русские пристрелялись, они больше получаса забрасывали наши позиции снарядами. Там было сущее месиво, живого места не осталось, вы ведь и сами помните.
– Уверен, в том-то и дело, – упрямо мотнул головой абверовец. – Их группе просто не повезло попасть под собственную же пристрелку. Чувствую, от него еще будет толк, нужно только найти верный подход. У нас не вышло, но и времени нет, сам знаешь, где мне нужно быть утром. Он – не тот, за кого пытается себя выдать, в этом я абсолютно убежден! Так что майор нам еще спасибо скажет. Но по дороге будь повнимательней, никогда не знаешь, чего еще можно ожидать от этих фанатиков. Все, довольно болтать, распорядись насчет автомобиля и выезжай!
«Дурак ты, герр лейтенант, – вяло подумал Витька. Мысли ворочались в гудящей голове неохотно, словно мухи в густом киселе. Контузия сама по себе редкостная гадость, а ежели тебе еще и морду кулаками подрихтовали, то и подавно. – Я сам себе оружие. И браслеты мне твои тоже ни разу не помеха, учили снимать. Все равно сбегу. Или погибну, но живым хрен довезете. Однозначно…»
Март 1943 года, несколькими днями спустя– Ну чего тебе, старшина? Что за спешка такая? – раздраженно бросил лейтенант Степкин. У ротного со вчерашнего вечера отчаянно болела голова, да еще и старая рана в предчувствии промозглой мартовской оттепели разнылась, что тоже не добавляло ни настроения, ни оптимизма. – Давай скоренько выкладывай, некогда мне.
– Есть, тарщ лейтенант, – козырнул пехотинец. – Тут вон какое дело – вы ж на вечер помывку назначили, вот я бойцов в лес по дрова и определил. Ну, чтобы баньку как следует протопить и местных при этом не обижать…
– Старшина, – слегка повысил голос лейтенант, поморщившись от кольнувшей в виске боли. – Сказал же, коротко! Мне твои дрова до одного места.
– Ну, ежели коротко, то притащили они оттуда… не пойми кого. Страшный, едва на человека похож – худой, оборванный, в кровище весь, лицо все побито да поморожено шибко. Одет в немецкую фрицевскую шинель, а под ней – наша форма, гимнастерка красноармейская, фуфайка да штаны стеганые. При себе имел автомат и пистолет, тоже, значится, германские. Говорит, что из плена бежал да несколько дней лесами к нам добирался.
– Окруженец, что ли? – хмыкнул Степкин. – Так вроде неоткуда ему тут взяться? А еще чего рассказывает?
– Да почти что и ничего. Контуженный он, видать, заикается немного. Фамилии не называет, требует срочно отвести в особый отдел или позвать к нему особиста. Мол, это очень важно. Вот я к вам и побег поскорее. А дальше уж вам решать, что с ним делать. Только слабый он, пока шел, еще держался, а как в тепло попал – я его сразу в нашу избу определил, отогреваться, – так и развезло. На лавку боком повалился – и готов. То ли спит, то ли сознание потерял. Оружие, понятно,
