— Владек, — звал он его таинственно, — немцы ангела в плечико поранили, ангела, ангела, того, что Деве Пречистой кадит. Владек, иди сюда, — звал Стась в окошко рукою, — Владек! — И его глаза, всегда похожие на глаза испуганного ребенка, на этот раз были темнее, глубже и безысходнее.
— Идем посмотрим! Кровь у Ангела бежит! И-и-и! быть худу! быть худу! Этого не простит немцам Старый Отец! И-и-и! Ни за что не простит! И-и-и! Плохо будет немцам!
Стась даже жмурил глаза от страха и за полу тащил Владека с крыльца.
Лицо у него было такое, какое бывает у ребят, когда они грозят ребятам же гневом взрослых: таинственное, кроткое, но вместе с тем и строгое.
Его русые, курчавые волосы шевелились на плечах, колеблемые ветром, в колебалась розовая бумажная корона.
Владек точно заразился от него жуткостью.
Они побежали оба туда, к костелу, где на площадке, обсаженной тополями, стояла на черном камне Белая Дева, а напротив, на таком же черном камне, белый ангел, благоговейно кадящий Ей. Стась проворно взобрался на высокий четырехугольный камень, на котором стоял ангел.
— Вот видишь кровь на плече! Вот! В этом месте у него на плече выбоинка, словно пулей его ударили или саблей, в плечо. И кровь тут! — возбужденно говорит Стась, показывая Владеку, объясняя ему жестами. Владек увидел своими глазами кровь. Действительно, кровь. И выбоинка словно от удара, и в белой выбоинке алая кровь. Его лицо стало розовым и будто залихорадило Владека.
— Постой, постой, — забормотал скороговоркой и он. — Я побегу домой. Достану чистый листик белой пропускной бумаги и соберу эту кровь. И спрячу на память. Ты слышишь? Все-таки это странно, чрезвычайно странно! Вот у меня даже зябнут руки!
И Владек побежал за бумагой, а безумный Стась стоял в это время на коленях и молился Богу.
— Умилостивись, Старый Отец, не истребляй их всех, хотя они и немцы! Старый Отец, разве они виноваты в том, что они немцы? — молился Стась кротко и с благоговением.
Между тем, Владек прибежал, собрал бережно пропускною бумагой кровь на плече ангела и спустился к Стаею. И тут лихорадка точно оставила его и разум снова вернулся в его голову.
Ласково похлопывая Стася по плечу, он говорил ему:
— Вероятно, все это произошло вот как… Ты знаешь, на эту статую, так же, как и на костел, часто садились голуби? И вот, когда немцы расстреливали дядю, одна пуля случайно скользнула по плечу ангела, когда на его плече сидел голубь, и пуля эта поранила голубя, и эта кровь, которую я собрал — кровь голубя. Это, правда, — странная случайность, но это так! Иначе что же может быть?
Лицо у Владека было холодное и строгое, когда он говорил все это, и выражало глубокую веру в свои слова, но Стась ему не поверил и расплакался.
— Я знаю, ангелу больно, — нашептывал он с глазами, полными слез, — немцы пролили кровь ангела, и как воздаст Старый Отец немцам!
В этот день Владек все ходил по хуторкам и оглядывал голубей, которые попадались ему на глаза, — разыскивал раненого голубя, но он такого не заметил. Лицо у него было печальное и строгое.
А на другой же день Стась опять постучал к нему в окно.
— Ты всю кровь с плеча ангела собрал — спросил он с грустной таинственностью.
— Всю. А что?
— А на плече ангела опять кровь, и на том же месте, — сообщит, ему Стась.
Владек собрал и теперь кровь ангела тою же бумагой и снова сказал:
— Значить, тот раненый голубь вновь сидел на его плече. Птицы тоже подчиняются привычкам. Ничего, Стасик, не бойся!
— Нет, я боюсь за немцев, — ответил Стасик, — увидишь, что будет!
Владек и этот день разыскивал раненого голубя, но не нашел. А через несколько дней Стась огромными прыжками бежал к Владеку и в испуге кричал:
— Владек! Владек! Владек!
Тот опрометью выскочил из хаты, и у него сразу же захолонуло на сердце.
— Ну? — спросил он.
— Ангел ушел и увел Чистую Деву! — задыхаясь, выговорил Стась.
Владек знал, что Стась никогда не осквернял уста умышленной ложью, но он воскликнул:
— Ты лжешь, Стась!
— Обереги, Боже! — поднял обе руки Стась и опять заплакал. — Быть худу, и-и-и, быть худу!
Владек схватил Стася за руку и побежал вместе с ним к костелу. Там своими глазами убедился он: не было ни Девы Пречистой, ни ангела, кадящего Красоте Непорочной, их не было на их черных четырехугольных постаментах.
Стась плакал и пел, воздевая руки:
— Аллилуйя, аллилуйя, умилостивись, Старый Отец!
И синие недужные огоньки тлели в глубине его кротких ребячьих глаз. И слезы его падали, как крупный бисер, на землю.
Ночью долго не мог заснуть Владек. Будто все тмилось в горячей его голове и обволакивалось туманами. Но о-полночь, когда единственный в «Ясном Вирхе» петух, еще не съеденный немцами, гнал своим криком в темные тартарары наземную нечисть, будто солнце взошло в голове Владека. Твердо решил он и сказал вслух:
— Это немцы сняли с постаментов и Обезглавленную Пречистую и ангела, кадящего Ей, ибо они видели, что народ начинает волноваться и по поводу обезглавленья, и по поводу крови на плече ангела, и немцы где-нибудь схоронили их!
И тотчас же уснул крепко Владек.
Но народ заволновался еще более. «Ясный Вирх» шумел, кричал, собирался в кучки.
— Если Чистая Дева и ангел ушли от нечестивых, уйдем и мы, — шумели здесь и там.
И все честные ушли из «Ясного Вирха». Одни немцы остались там. Разбрелись все хуторки по белу
