Зачарованный замок
Психея летела высоко над землей, в полной безопасности — на сильных, но нежных руках ЗЕФИРА, западного ветра.
«Не может быть, что это и есть чудище, которого всем положено бояться, — думала она. — Этот ветер, должно быть, гонец чудища, его посланник. Он несет меня к моей участи. Что ж, по крайней мере, удобный способ перемещения».
Она глянула вниз, на город, где прошло ее детство. Таким все показалось маленьким, опрятным, ухоженным. До чего непохоже на запущенное, зловонное, убогое поселение, которое она знала и ненавидела. Зефир набрал скорость и высоту, и вскоре они уже мчали над холмами, вдоль распадков, парили над синим океаном и неслись мимо островов, пока не оказались в краях, которые она не узнала. В краях плодородных, густо заросших лесами, и Психея, пока они постепенно снижались, увидела на опушке великолепный дворец с округлыми башнями по углам, в венце турелей. Психею бережно и мягко опустили к земле, пока она не скользнула на цветущие травы перед золотыми воротами. С шелестом и вздохом ветер улетел, и девушка осталась одна. Ни бурчания, ни рева, ни злобных рыков не слышала она — лишь далекую музыку, плывшую изнутри дворца. Психея осторожно приблизилась к воротам, и они распахнулись.
Царский дворец, где выросла Психея, был — для обычного гражданина ее страны — изысканным, роскошным и потрясающим воображение, но по сравнению с великолепным, немыслимым сооружением, в которое она сейчас входила, тот дворец был грубой лачугой. Девушка пробралась внутрь, и ее изумленный взор заскользил по колоннам из золота, лимонного дерева и слоновой кости, по серебряным рельефам, выделанным с такой изощренностью и мастерством, какие и в грезах не показались бы ей возможными, по мраморным статуям, столь безупречно воплощенным, что, казалось, они двигаются и дышат. Свет играл в искристых золотых залах и коридорах, пол, по которому она ступала, — танцующая мозаика драгоценностей; чем дальше вглубь дворца заходила она, тем громче делалась таинственная музыка. Психея миновала фонтаны, где хрустальная вода плескалась чудесными дугами, преображалась, преображалась вновь, совершенно не подчиняясь закону тяготения. Психея различила грудные женские голоса. То ли снится ей это все, то ли дворец — божествен. Никому из смертных — и уж точно никакому чудовищу — не обустроить такой сказочной обители.
Психея вошла в квадратный срединный зал, где расписные панно являли сцены рождения богов и войны с титанами. Воздух здесь полнился сандалом, розами и теплыми пряностями.
Голоса, грезы и гость
Шепотки и музыка словно струились отовсюду — и ниоткуда, однако вдруг все стихло. В громовой тишине позвал ее тихий голос: — Психея, Психея, не смущайся. Не вглядывайся, не трепещи, как напуганный фавн. Разве не знаешь ты, что все это — твое? Вся эта красота, эти самоцветы, этот величественный дворец и земли вокруг него — все твои. Пройди в эту дверь, омойся. Голоса в твоей голове — твои прислужницы, они будут исполнять твои приказы. Когда приготовишься, начнется великий пир. Добро пожаловать, возлюбленная Психея, добро пожаловать — возрадуйся же.
Оторопевшая девушка побрела в соседнюю комнату — просторный зал, увешанный гобеленами и шелками, озаренный пылающими факелами в бронзовых держателях. В углу размещалась полированная медная ванна, а посередине — совершенно исполинское ложе из глянцевитого кипариса, увитое миртом, уже застеленное и усыпанное розовыми лепестками. Психея так устала, так ошалела, что, совершенно не в силах разобраться в происходящем, легла на кровать и закрыла глаза — в растерянной надежде, что сон поможет ей пробудиться от этой немыслимой грезы.
Однако, проснувшись, она обнаружила, что все еще грезит. Встав с мягких парчовых подушек, она увидела, что над ванной курится пар. Психея сбросила одежды и вошла в воду.
И вот тут все стало совсем уж странным.
Серебряная бутыль, стоявшая у ванны, вознеслась, поплясала в воздухе и опрокинула свое содержимое в воду. Не успела Психея вскрикнуть от изумления, ее окутало восхитительное облако неведомых ароматов. Вот уж и щетка с ручкой из слоновой кости скребла ей спину, а на волосы пролилась горячая вода из кувшина. Незримые руки разминали, гладили, похлопывали, щекотали и надавливали. Психея хихикала, как девчонка, и все это позволяла с собой проделывать. То ли сон это в действительности, то ли миг действительности посреди грезы — ей уже было неважно. Психея решила радоваться этому приключению и поглядеть, куда оно ее приведет.
Дамасты, шелка, атласы и тюли вылетели из скрытых шкафов и опустились на кровать, переливаясь, шурша в предвкушении: пусть она выберет их. Психея предпочла шифоновое платье цвета лазури — просторное, уютное и волнующее.
Двери ее комнаты раскрылись, и она робко и неуверенно отправилась в срединный зал. Стол был накрыт к роскошной трапезе. Незримые руки вносили тарелки с фруктами, чаши с хмельным медом, блюда с редкой жареной птицей и сладостями. Никогда прежде Психея не видела и даже помыслить не могла о подобной роскоши. В полном упоении окунала она пальцы в кушанья столь исключительные, что не удавалось ей сдержать криков восторга. Свиньи в свинарниках на фермах ее родителей не фыркали и не хрюкали у своих деревянных корыт с таким неудержимым самозабвением, с каким Психея — у волшебных сосудов из хрусталя, серебра и золота, непрерывно пополнявшихся с той же быстротой, с какой она их опустошала. Взлетали салфетки — промокнуть ее забрызганные вином губы и испачканный едой подбородок. Психея самозабвенно лопала за обе щеки, а незримый хор пел нежные баллады и гимны человеческой любви.
Насытилась наконец. Превосходное тепло и довольство наполнили ее. Если растолстеет, как чудище, — пусть.
Свечи взлетели над столом и повели Психею обратно в опочивальню. Мерцавшие факелы и неяркие масляные лампы погасли, и комната погрузилась в почти полную тьму. Незримые руки нежно подтолкнули ее к кровати, сняли с Психеи шифоновое платье. Нагая, улеглась она меж атласных простыней и закрыла глаза.
Мгновение спустя охнула от неожиданности. Кто-то — или что-то — забрался в постель рядом с ней. Она почувствовала, как этот кто-то бережно привлекает ее к себе. Психея уловила сладкое теплое дыхание. Кожа соприкоснулась с чьим-то телом — не звериным, а мужским. Мужчина был безбород и — это она поняла, даже не видя его, — красив. Не могла она разобрать даже очертаний, лишь ощущала его жар и юношескую упругость. Он поцеловал ее в губы, и тела их сплелись.
