Наутро постель была пуста, и прислужницы-невидимки вновь искупали ее. В тот долгий день она собралась с духом наконец и начала задавать им вопросы:
— Где я?
— Ну как же… здесь, твое высочество.
— А здесь — это где?
— Далеко оттуда, но рядом с тем, что поблизости.
— Кто хозяин этого дворца?
— Ты его хозяйка.
Ни единого прямого ответа. Психея не настаивала. Понимала, что находится в зачарованном месте, и чуяла, что ее служанки — рабы его правил и требований.
В ту ночь, в полной темноте, бесподобный юный мужчина вновь пришел к ней в постель. Она попыталась заговорить с ним, но он прижал палец к ее губам, и голос зазвучал у нее в голове:
— Тсс, Психея. Ни о чем не спрашивай. Люби меня — как люблю тебя я.
И постепенно, с ходом дней, она осознала, что очень прониклась к этому незримому существу. Каждую ночь они предавались любви. Каждое утро она просыпалась, а его рядом не было.
Дворец оставался столь же великолепным, и не находилось ничего, что ни сделали бы для Психеи ее прислужницы. Чего б ни пожелала она — все получала: лучшую еду и питье — и лучшую музыку, что сопровождала ее повсюду. Но до чего же долгие, одинокие дни тянулись между вечерами восхитительной любви, до чего тяжко было Психее коротать время.
«Чудищем», с которым она спала еженощно, как вы уже, наверное, догадались, был бог Эрот, чья стрела вынудила его самого влюбиться в Психею, и любовь эта теперь лишь умножилась — после стольких ночей совместного блаженства. Оракул не ошибся, сказав, что Эрот — тот, чьей силы боятся все боги, ибо нет такого олимпийца, кто не был бы хоть раз повержен Эротом. Возможно, он все же чудище. Но умел он быть и чувствительным, милым, а не только жестоким и капризным. Он видел, что Психея не совсем счастлива, и однажды ночью, пока лежали они в темноте, он нежно спросил ее:
— Что тревожит тебя, возлюбленная супруга?
— Ужасно не хочется тебе говорить — столько всего ты мне даешь, но днем мне одиноко. Я скучаю по сестрам.
— По своим сестрам?
— По Каланте и Зоне. Они думают, что я погибла.
— От связей с ними одни беды. Несчастье и отчаяние — и им, и тебе.
— Но я их люблю…
— Несчастье и отчаяние, говорю тебе.
Психея вздохнула.
— Прошу, верь мне, — проговорил он. — Лучше тебе с ними не видеться.
— А как же ты? Тебя мне тоже видеть нельзя? Никогда не узнаю я лица, которое так глубоко люблю?
— Об этом не смей просить. Никогда не проси меня об этом.
Шли дни, Эрот видел, что Психея — какими бы ни были вино, еда, музыка, волшебные фонтаны и зачарованные голоса, — тоскует.
— Возрадуйся же, любимая! Завтра наша годовщина, — сказал он.
Год! Неужто целый год минул?
— Мой подарок тебе — исполнение желания. Завтра утром мой друг Зефир будет ждать тебя у дворца и отнесет туда, куда ты стремишься. Но, прошу тебя, будь осторожна. Не втягивайся чересчур в жизнь семьи. И дай мне слово: ты ни за что им обо мне не расскажешь. Ни звука.
Психея дала слово, и они пали в объятия друг друга — в ночь их годовщины. Никогда прежде не ощущала она такого пылкого обожания и физического восторга — и чувствовала в возлюбленном равный пыл и нежность.
Наутро проснулась она, как обычно, в постели одна. Горя нетерпением, позволила служанкам себя облачить и накормить завтраком, а затем взволнованно поспешила к главным воротам дворца. Не успела она ступить наружу, как Зефир слетел к ней и понес на руках, сильных, уверенных.
Сестры
Тем временем в родных краях Психеи население отмечало годовщину ее похищения легендарным незримым чудищем. Царь Аристид и царица Дамарида повели процессию скорби вверх по склону горы к базальтовому валуну, к которому когда-то привязали дочь, — с тех пор названному Камнем Психеи в ее честь. Ныне у памятника стояли две царевны — Каланта и Зона, громко уведомлявшие всех вокруг, что предпочли бы остаться подольше и погоревать наедине с собой.
Когда толпа рассеялась, царевны подняли траурные вуали и принялись хохотать.
— Вообрази, что за тварь ее забрала, — сказала Зона.
— Крылатая, как фурия… — предположила Каланта.
— С железными когтями…
— Огнедышащая…
— Со здоровенными желтыми клыками…
— Волосы — змеи…
— И хвост, который… Что это?
Внезапный порыв ветра заставил их обернуться.
От увиденного они испуганно закричали.
Перед ними стояла сестра их Психея, сияющая, в струящемся белом одеянии, отделанном золотом. Выглядела она отвратительно прекрасно.
— Но… — начала Каланта.
— Мы думали… — запинаясь, произнесла Зона.
И обе, хором:
— Сестра!
Психея двинулась к ним, протягивая руки, сладчайшая улыбка нежной сестринской любви озарила ее лицо. Каланта и Зона поцеловали ей ладони.
— Ты жива!
— И такая… такая…
— Это платье — стоило небось… в смысле смотрится…
— И сама ты… — вымолвила Зона, — такая, такая… Каланта, как это слово?
— Счастливая? — подсказала Психея.
— Ого-го, — согласилась сестра. — Ты определенно выглядишь ого-го.
— Но скажи же, Психея, милочка…
— Что с тобой произошло?
— Мы тут горюем, рыдаем навзрыд по тебе…
— Кто подарил тебе это платье? — Как ты слезла с этого камня?
— Это настоящее золото?
— Чудище прилетело за тобой? Зверь? Вурдалак?
— Какая ткань…
— Может, дракон?
— Как это она не мнется?
— Он тебя к себе в логово забрал?
— Кто тебе прически делает?
— Он грыз тебе кости?
— Ну не настоящий же это изумруд, а?
Смеясь, Психея вскинула руку:
— Милые сестры! Я вам все расскажу. Больше того — все покажу. Давай, ветер, неси нас туда!
Не успели сестры понять, что произошло, всех троих подняло над землей и стремительно понесло по воздуху — в крепких объятиях Западного ветра.
— Не сопротивляйтесь. Расслабьтесь, — сказала Психея, когда Зефир понес их над горами. Зонины вопли поутихли, а сдавленный плач Каланты выродился в поскуливание. Вскоре они даже отважились открыть глаза на несколько секунд — и не визжать при этом.
Когда ветер наконец опустил их на траву перед зачарованным дворцом, Каланта решила, что только так и можно перемещаться.
— Кому нужны эти дурацкие лошади, таскающие хлипкую старую колесницу? — сказала она. — Отныне буду ловить ветер…
Но Зона не слушала. Она завороженно таращилась на стены, на турели и на серебряную клепку ворот дворца, сиявшие в утреннем солнце.
— Заходите, — сказала Психея.
Какое захватывающее чувство — показывать сестрам ее новый дом. Какая жалость, что не повидать им ее возлюбленного супруга.
Сказать, что девушки остались под впечатлением, — преступно приуменьшить. А потому, естественно, они фыркали, зевали, хихикали, качали головами
