Он велел, чтобы у всех его коров и у соседской скотины на копытах были вырезаны крошечными буквами слова: МЕНЯ УКРАЛ АВТОЛИК. В следующие семь ночей, как и ожидалось, местные стада продолжили редеть. На восьмой день Сизиф и главные землевладельцы нанесли Автолику визит.
— Приветствую вас, друзья! — воскликнул их сосед и жизнерадостно помахал им. — Чем обязан честью встречи?
— Мы пришли осмотреть твою скотину, — сказал Сизиф.
— Пожалуйста-пожалуйста. Собрались разводить черно-белых? Мое породистое стадо — одно на всю округу, неповторимое, говорят.
— Ой неповторимое, это точно, — отозвался Сизиф. — Где ж это видано — такие копыта? — Он поднял ногу одной корове.
Автолик склонился, прочел надпись, вырезанную на копыте, и бодро пожал плечами.
— Ах, — проговорил он. — Порезвились — и ладно.
— Забирайте, — приказал Сизиф.
Землевладельцы увели скот, Сизиф посмотрел на дом Автолика.
— Сдается мне, я возьму всех твоих коров, — проговорил он. — Всех до последней телки. — Он имел в виду и АМФИТЕЮ, жену Автолика.
Нехороший он был человек, Сизиф этот[191].
Орел
Обдурив отпрыска бога-пройдохи, Сизиф возомнил о себе еще больше. Стал считать, что он и впрямь самый смекалистый и находчивый человек на свете. Эдакая царственная палочка-выручалочка, и на все-то вопросы у него находились ответы, и со всех, кто приходил к нему за советом, он драл непомерные суммы. Однако есть разница между хитростью и здравомыслием, коварством и рассудительностью, смекалкой и мудростью.
Помните Асопа? Именно в его беотийской реке купалась фиванская жрица Семела, где и привлекла внимание Зевса, после чего родился Дионис. На беду, у бога той реки была дочь ЭГИНА, и ее красоты хватило, чтобы Зевс увлекся и ею. Слетел он в облике орла и схватил девицу, забрал ее на остров у берегов Аттики. Расстроенный речной бог искал ее повсюду, расспрашивал каждого встречного, не видали ли они его любимую дочь.
— Юная дева, облаченная в козью шкуру, говоришь? — отозвался Сизиф, когда пришел его черед делиться сведениями. — Ну конечно, видел — такую вот девушку утащил орел, недавно. Она купалась в реке, и птица слетела, словно бы прямо с солнца… Необычайное…
— Куда он ее забрал? Ты видел?
— А вот эти браслеты — они из настоящего золота? Очень уж хороши, скажу я тебе.
— На, забери. Но ради всего святого скажи, что случилось с Эгиной.
— Я был высоко на холме и все видел. Орел забрал ее… а кольцо вот это — с изумрудом, да? Ох спасибо, да… Да, они полетели за море и приземлились там, вон на том острове. Иди к окну. Видишь, на горизонте? Называется Энона, по-моему. Там и найдешь ее. Ой, уже уходишь?
Асоп нанял лодку и поплыл к острову. И половину пути не одолел, когда Зевс заметил его приближение и послал молнию в самый нос лодки. От удара Асоп вместе со своим суденышком на громадной волне вкатился в устье собственной реки[192].
Но Сизиф! Зевс уже некоторое время приглядывал за этим прохиндеем. Не ускользнуло от бога ксении, что за Сизифом числится несоблюдение радушия к гостям, какие странствовали в его краях. Он брал с них налоги, отнимал сокровища, развлекался с их женщинами, бесстыже нарушал все до единого пункты священного закона гостеприимства. А теперь еще и позволил себе вмешиваться в совершенно не касавшиеся его вопросы, впутываться в дела вышестоящих, распускать язык о самом Царе богов. Пора было принять меры. Показать пример, чтоб другим было неповадно. Смерть и проклятье Сизифу.
Вопреки царственному происхождению, жизнь свою Сизиф вел в коварстве и бесстыдстве, постановил Зевс, а потому не заслужил он этой чести — чтобы в преисподнюю его провожал Гермес. Заковать Сизифа в кандалы и забрать его в Аид послали самого Танатоса — Смерть.
Обманщик смерти
Уж на что мрачный он дух, Танатос, однако способен был на такое вот бодрое переживание: он всегда радовался, являясь перед теми, кому суждена смерть.
Возникая пред ними, незримый ни для кого больше — тощая фигура в черном плаще, струйки адских газов истекают из него, — он протягивал руку к жертве с расчетливой жестокой неспешностью. Едва касался он живой плоти кончиком костлявого пальца, душа в умирающем принималась жалостно поскуливать. Танатосу очень нравилось наблюдать, как жертва бледнеет, как у нее закатываются и подергиваются поволокой глаза, а жизнь гаснет. Но пуще всего упивался он звуком последнего судорожного вздоха души, когда возникала она из смертного остова и сдавалась ему в кандалы, готовая последовать за ним.
Сизиф, как и положено коварным и тщеславным жуликам, спал чутко. Ум у него постоянно копошился, и самый малый шум будил его тут же. Поэтому даже от тишайшего шелеста Смерти, скользнувшей к нему в спальню, Сизиф сел на постели.
— Именем преисподней, ты кто такой?
— Именем преисподней? Да я сам — имя преисподней. Муа-ха-ха! — Танатос разразился жутким, мерзким смехом, какой частенько сводил полуживых смертных с ума.
— Хватит стонать. Ты чего вообще? Зубы болят? Несварение? И брось говорить загадками. Как тебя звать?
— Меня звать… — Танатос примолк для выразительности. — Меня звать…
— Всю ночь так будем?
— Меня звать…
— У тебя и имени, что ли, нету?
— Танатос.
— А, ты, стало быть, Смерть, да? Хм. — Сизифа будто бы не впечатлило. — Я думал, ты ростом повыше.
— Сизиф, сын Эола, — произнес Танатос нараспев, поэтически расставляя ударения, — царь Коринфа, владыка…
— Да-да, я в курсе, кто я такой. Это ты у нас, похоже, с трудом вспоминаешь собственное имя. Присядь, может? Ноги-то не казенные.
— Я их и не утруждаю. Я парю́.
Сизиф глянул на пол.
— Ой да, и впрямь. И пришел ты за мной, так?
Не уверенный, что какие угодно его слова будут восприняты с должным почтением и благоговением, Танатос показал Сизифу кандалы и угрожающе потряс ими у
