— Правда? — Гера припечатала Эхо суровым взглядом. — До меня доходили слухи, что он здесь сейчас. Прямо сегодня.
— Нет-нет-нет, моя царица! Нет-нет-нет! На самом деле… слуга муз спустился с Геликона всего полчаса назад — набрать воды из нашего потока, и он специально сказал, что сегодня могучий Зевс в Феспиях, навещает храм, посвященный ему.
— А. Понятно. Что ж, спасибо тебе. — Гера коротко и смущенно кивнула, направилась к своей колеснице и улетела в облака. Сгореть со стыда, когда кто-то видит, как ты гоняешься за собственным мужем.
Эхо поскакала дальше, довольная, что принесла пользу подружке-нимфе и самому Зевсу. Если по-честному, она была бы так же счастлива заступаться и за какую-нибудь любовную парочку простых смертных. Ее радовало упрощать жизнь всем влюбленным, где угодно. Сама она никогда по-настоящему не увлекалась, если не считать увлечения помощью другим в любви, и это увлечение она считала высшей любовью. Таково было ее самоотречение, что ей и в голову не пришло сообщить Зевсу или своей сестре о собственном полезном поступке, а кто-нибудь заинтересованный в награде на ее месте наверняка не упустил бы возможности. Эхо пела, собирая цветочки, и чувствовала, что жизнь нимфы — хороша.
Эхолалия
Назавтра Гера, уже вернувшись на олимп, послала за зябликом, нашептавшим ей о Зевсовой неверности.
— Ты мне наврал, — завопила она. — Выставил меня дурой!
Гера схватила зяблика за клюв, тот едва мог дышать, и уже собралась наказать его эдак причудливо и ужасно, что у нас бы навсегда поменялось представление об этих птичках, но тут подружка зяблика заметалась у ушей и над шевелюрой богини и отважно запищала:
— Но, государыня, он сказал тебе правду! Я видела там Царя Зевса своими глазами. Пока ты беседовала с той нимфой Эхо, он возлежал с наядой менее чем в полумиле от тебя. Не веришь мне — бабочки и цапли тебе скажут. Спроси жриц в феспийском храме, когда Зевс последний раз навещал его. Его там три луны уже не видели!
Гера ослабила хватку, и зяблик, успевший налиться чуть ли не пунцовым, вновь задышал — однако грудки у зябликов до сих пор красноватые.
Когда Гера и ее павлинья колесница возникли вновь, Эхо игриво плескалась в ручье. Нимфа с брызгами погребла к берегу поприветствовать богиню, и на пухлом личике ее расплывалась широченная гостеприимная улыбка. Но улыбка радушия быстро сменилась круглым «О» страха: Эхо разглядела ярость на лице богини.
— Что ж, значит, — с ледяным спокойствием промолвила богиня, — говоришь, моего мужа тут не было. Говоришь, вчера он был не здесь. Говоришь, он был в Феспиях, освящал храм.
— Так… так я, во всяком случае, поняла, — пробормотала напуганная Эхо.
— Ты дура, сплетница, болтунья, подлюка и врушка! Да как ты посмела даже пытаться провести Царицу неба? Ты что о себе возомнила?
— Я… — Эхо впервые в жизни не нашлась с ответом.
— Вот и заикайся, вот и спотыкайся. Нравится тебе собственный голос, а? Слушай тогда…
Гера выпрямилась и вскинула руки. Глаза у нее, казалось, вспыхнули пурпурным светом. От величия этого зрелища Эхо содрогнулась и пожалела, что земля немедленно ее не проглотит.
— Повелеваю речи твоей, зловредной и лживой, замереть. Отныне ты будешь нема, пока с тобой не заговорят. Не будет у тебя власти ответить — лишь повторять то, что тебе сказали. Отменить это проклятие никому не под силу. Лишь мне. Понятно?
— …мне понятно! — воскликнула Эхо.
— Вот что бывает, если не слушаться богов.
— …слушаться богов!
— Пощады никакой. Жалости не будет.
— …никакой жалости не будет!
Фыркнув и торжествующе скалясь, Гера удалилась, оставив несчастную нимфу дрожать от страха и бессилия. Как бы ни пыталась она заговорить, никакие слова не получались. Горло у Эхо всякий раз будто перехватывало, сдавливало. Какая-то ее сестрица наткнулась на нее и увидела, как Эхо беззвучно срыгивает и плюется.
— Эй, Эхо, ты чем занимаешься?
— Ты чем занимаешься? — сказала Эхо.
— Я первая спросила. — Я первая спросила.
— Нет, я. — Нет, я!
— Ах, раз ты так, ну тебя.
— Ну тебя! — крикнула Эхо ей вслед, сама не своя от горя.
Один за другим все ее друзья и родичи отвернулись от нее. Проклятие, обрушившееся на ту, что жила ради веселых сплетен, что превыше всего ценила радостную болтовню и все удовольствие получала от пустяковых острот, оказалось таким кошмарным, что Эхо желала только одного: остаться одной и маяться в безмолвных муках.
Эхо и Нарцисс
В болезненное одиночество личного ада эхо однажды ворвались смех, крики и бойкий шум охоты. Феспийские юноши загнали вепря в чащу, и один охотник оторвался от остальной ватаги. То был юноша непревзойденной красоты, и Эхо, которую нежная страсть обходила всю жизнь стороной, мгновенно втюрилась.
Юношей был Нарцисс, повзрослевший и похорошевший пуще прежнего. Он тоже ни разу не оказывался жертвой нежной страсти. Он так привык к тому, что девушки и юноши, мужчины и женщины, фавны и сатиры, нимфы и дриады, ореады и кентавры, да и вообще любые существа, разумные и неразумные, визжат, вздыхают или падают в обморок в его присутствии, что считал всю эту любовь чепухой. Вменяемых людей она превращает в идиотов. Нарцисс терпеть не мог, когда по нему сохли и дохли. Его бесил этот отчетливый взгляд любви, что вспыхивал в глазах окружающих. Было в этом взгляде нечто сердитое и уродливое. Нечто голодное, потерянное и отчаянное, мрачное, навязчивое и несчастное.
Любовь и желание казались Нарциссу болезнью. Этот урок он усвоил самым неприятным способом еще год назад, когда юноша АМИНИЙ заявил ему о своей любви. Нарцисс ответил, изо всех стараясь быть доброжелательным, что это чувство не взаимно. Однако Аминий не принял отказ за ответ и принялся преследовать Нарцисса по пятам. Шел за ним утром до школы, тащился следом и пялился, как потерянный обожающий щенок, пока у Нарцисса не иссякло терпение и он не наорал на Аминия, чтоб тот убирался и больше к нему и близко не подходил.
В ту ночь Нарцисс проснулся от странного звука у своей спальни. Глянул в окно и увидел в лунном свете, что Аминий вешается на груше, увидел веревку у него на шее.
Юноша бросил Нарциссу проклятие и испустил дух.
— Будь столь же несчастен в любви, как и я, прекрасный Нарцисс![224]
С тех пор Нарцисс взял себе за привычку опускать голову, по возможности прикрывать все тело и быть с
