Нойба – поселок небольшой, рейсы сюда выполняются два раза в неделю, да иногда по субботам прилетает почтовый. На нем-то и хотел улететь Оводнев, зная, что по пути в Чечуйск летчики обязательно садятся в Шаманке, а оттуда до Христофорова, где жила Мария, можно добраться на лесовозе. Обычно почтовый прилетал после обеда, но Оводнев на всякий случай пришел на аэродром пораньше.
Шел дождь. Аэродром был пуст. Оводнев постоял на краю летного поля, затем спрятался за бревна, которые валялись на берегу реки рядом со взлетной полосой, и стал ждать. От бревен сыро наносило корой, лежали они здесь давно. Уже несколько лет планировали построить в Нойбе аэровокзал, даже успели завести бревна, Но, как говорится, воз был и ныне там. «Весной нужно будет взяться, – размышлял Оводнев. – Хватит мокнуть под дождем».
Его знобило, кутаясь в плащ, он чувствовал, как по телу ползет холодный пот. «Этого еще не хватало, – мелькало в голове, – заболеть».
К вечеру, когда стало ясно, что самолет не прилетит, он встал, оглядел свои попорченные дождем брюки и сутулясь зашагал домой.
«Слетаю в следующий раз, – успокаивал он себя. – Не видела год, подождет еще. Завтра соберу харчи – и в тайгу, а то совсем раскис».
Дома он, не раздеваясь, лег в постель. Впервые не хватило сил растопить печь. Так он и пролежал трое суток, а на четвертые ему стало совсем плохо. Что-то тяжелое и вязкое навалилось на него, сердце задергалось и неожиданно, как перед прыжком, замерло. И тогда Оводнев закричал, но никто его не услышал, потому что крика не было, вышло какое-то тягучее мычание. Оводнев хотел пошевелиться, соскочить на пол, но тело не слушалось. В следующую секунду кровать качнулась и он потерял сознание. Кто-то тронул его, и Оводнев услышал далекий, будто из соседней комнаты, испуганный мужской голос:
– Степан, а Степан! Ты это чего, потерпи. Сейчас звонили, самолет уже вылетел.
«Кто бы это мог говорить?» – мучительно напряг память Оводнев. В голове вновь зашумело. Сердце медленно, будто нехотя, набрало свой привычный ритм. Он осторожно приоткрыл глаза и увидел себя закрытым суконным одеялом, поверх которого лежал овчинный полушубок. Рядом с кроватью, на табуретке, поблескивая щелочками глаз, сидел сосед Тимофей Лунев. «Ну, конечно, это сон, сейчас все пройдет», – попытался схитрить Оводнев, но тут же другой, трезвый голос все расставил по своим местам.
Лунев заметил, что больной очнулся, и поднес ему кружку к губам. Вода ожгла горло. Оводневу стало холодно, захотелось подтянуть ноги, но ничего не получилось.
– Тимофей, сними полушубок, – тихо попросил он. – Ногам что-то тяжело, пошевелить не могу.
– Лежи, паря, лежи, заболел ты. Сейчас самолет прилетит, в больницу отвезем. Я тебе и вещи собрал.
Лунев поднял с пола вещмешок и показал его Степану.
«Значит, в больницу придется лететь», – вяло подумал Оводнев. От одной мысли, что все придется оставить, бросить на произвол судьбы, вздрогнул. Беспокойство переросло в страх.
– Тимофей, достань планшет, – попросил он. – Здесь, в ногах, под матрацем. Будь добр, положи его в рюкзак. Деньги у меня там, документы. Вдруг понадобятся?
Снаружи, из ничего, родился самолетный гул. Нарастая, он проник в комнату и набросился на Оводнева. Стиснув зубы, он закрыл глаза. Переворачиваясь и распадаясь, куда-то в бездну ползли стены, потолок, и Оводнев вновь потерял сознание.
Вечером, после полета, Илья Чупров в полутьме пассажирской кабины заметил выглядывающие из-под сиденья лямки вещмешка. Они были обшиты шкурками и чем-то напоминали собачьи лапы.
«Вот так всегда, – устало вздохнул Илья, – в спешке что-нибудь да оставят. Рюкзак этот, похоже, Оводнева Степана. Придется теперь идти в больницу».
О том, что с Оводневым произошла беда, Чупров узнал случайно. С утра он вылетел по северному почтовому маршруту, или, как еще здесь называют, – почтовому кругу. Уже возвращаясь домой, Илья получил задание – взять больного из Нойбы. Он и не думал, что этим больным окажется Оводнев.
Познакомились они с ним в Старой Елани, когда Илья летал еще вторым пилотом у Юшкова. Оводнев опоздал на рейс. «Чего ждать, когда аэропорт переполнен», – подумал Илья и посадил на свободное место женщину с ребенком. Он уже собрался закрыть дверь, как сидевшие в самолете пассажиры заволновались:
– Вон, вон! – тыкая в окно, закричали они. – Опоздавший идет.
Илья посмотрел в сторону аэровокзала. По тропинке к самолету, согнувшись и припадая на одну ногу, торопливо шел мужчина и, словно охапку дров, нес с дюжину бутылок пива. Верхняя бутылка лежала около горла, и мужчина придерживал ее подбородком. Илья преградил ему дорогу. Мужчина шагнул в сторону, пытаясь обойти неожиданно возникшее препятствие.
– Ваше место уже занято, – сказал Илья. – Не надо опаздывать.
– Как это занято? – Мужчина оторопело посмотрел на Илью и, видя, что тот не шутит, присел, высыпал бутылки прямо на землю, вытащил из кармана смятый билет, сунул Чупрову под нос: – А это что? Может, мне его выбросить?
– Все. Полетите на следующем!
Мужчина смерил его с головы до ног, сплюнул.
– Сразу видно – сопляк. Да у меня все летчики – друзья. Не знаешь? Кто командир-то? – уже властным голосом спросил он.
– Какая разница. Не полетишь, и все, – отрезал Илья. – Ишь какой фон-барон нашелся.
Заслышав шум, из самолета выглянул Юшков.
– Юшков! Тебя-то мне и надо! – радостно закричал Оводнев. – Уйми своего помощника, не пускает в самолет.
– В чем дело, Илья? – строго спросил Юшков. – Почему не сажаешь?
– Я женщину посадил. А этот, – Илья косо посмотрел на Оводнева, – опоздал и права качает.
– Ладно, не шуми, – примирительно сказал Юшков. – Возьмем и его.
В авиации слово командира – закон, и Илья подчинился. Оводнев сложил бутылки под сиденья и пристроился между летчиками.
– Вот так-то лучше, – сверкнул он желтыми рысиными глазами. – А то «не полетишь»! Вишь, что удумал. Оводпев всегда улетит.
– Куда это ты, Степан Матвеич, столько пива везешь? – спросил Юшков, когда они уже набрали высоту.
– На самолет шел. Гляжу – продают. Я в очередь. У нас, сам знаешь, воздух – хоть с чаем пей, а пива нет. Ты давай оставайся на ночевку – погуляем.
– Как-нибудь в следующий раз, – сказал Юшков.
– Что за работа, – поморщился Оводнев, – то нельзя, другое нельзя, а баб-то хоть можно любить?
– Можно, можно, – улыбнулся Юшков. – Инструкция нам это не запрещает. А ты что, все еще холостякуешь? Не надоело?
Лицо Оводнева разошлось в улыбке, он смущенно откашлялся:
– Не говори, паря. Одолели меня бабы. Тут одна в Шаманке пристает, в Чечуйске другая – инженер-экономист. Интересная, скажу я тебе, женщина. Все у нее культурно!
– Ты, я
