Вот взять хотя бы крестоносцев, что добивали этих одурманенных детей. Умение биться в них возрастало с годами и напрямую зависело от количества проведенных битв. Никто же никогда не готовил воинов нарочно, умышленно. Подготовка, умение наемника было личным делом самого наемника. Потому в Мире довольно ограниченное число умелых бойцов. Их ровно столько, сколько могут прокормить, сколько еды и золота могут выделить властители на их совокупное содержание. Не больше. И уровень наемников разительно отличается. Зуб на поле боя – как волк в загоне для овец. И он такой один во всем отряде Белого. Конечно, каждый бурый – все равно что щенок перед Зубом или Белым. Но точно так же и Безликие, и вчерашние ремесленники – щенки перед Неприкасаемыми. А Неприкасаемых – тысячи. Зуб убьет их десяток. Белый – сотню. А их тысяча в каждом городище, если верить познаниям Тола. И каждый разоренный город увеличивает численность Неприкасаемых.
Через пару-тройку лет от поступи бурого войска содрогнется Мир. И будет уничтожен. Мир, каким его знал Белый Хвост, перестанет существовать. Если не перебить их сейчас, в зародыше. Пока это дети. Пока этот гнойник не созрел и не залил коричневым гноем Империю.
Мимо застывшего стальным изваянием Белого бегали люди. Носили раненых, трофеи. Брели уставшие бойцы. Зуб уводил выживших к повозкам.
– Нет, Зуб, – покачал головой Белый. – Мы должны их еще раз встретить в узилище. И дать магам возможность со всей возможной пользой израсходовать Силу.
Зуб поклонился, опустив глаза. Стал разворачивать людей. У многих бойцов, у слишком многих Белый увидел обреченность в глазах. Но они подчинились, пошли на дорогу. Но шли, как на смерть. Да так оно и было! На смерть. Если сотня Неприкасаемых растерзала их строй, пробила их ряды, как стрела пробивает льняную рубаху, то что они смогут противопоставить трем коробкам бурых убийц?
А три маршевые коробки Неприкасаемых слились в одну ударную колонну. И пока стояли вне досягаемости самострелов.
– Два и три, – считал шепотом Белохвост, – и еще пять. Если я не ошибся в расчетах.
Эту построенную коробку они, может, и перебьют, с помощью магов. А вот как, и главное – кем, отбиваться от еще пяти сотен бурых и конницы?
Зуб уже не смог перекрыть все узилище стеной щитов. Сдвоенный ряд щитоносцев стоял лишь в самом центре, прямо на дороге.
Белый остановил Госша, что возвращался из тыла, залитый кровью.
– Что там случилось у тебя? – спросил командир.
– Часть Безликих перед лицом страха отказались принять искупление. И побежали, – поклонился Госш, пряча глаза.
– Это они тебя?
– Да, Каратель.
– Значит, дело не в страхе, – Белый сокрушенно покачал головой. – Они повернули свое оружие против нас же. А ты скрываешь это от меня.
– Это мой позор, Каратель. Все малодушные убиты.
– Из страха смерти не идут на смерть, – покачал головой Белый. – Не от страха они повернулись и напали на тебя и на моих людей.
– Из страха люди идут на гораздо худшее, чем смерть, о, Великий. Самые ужасные, самые мерзкие дела человек и совершает из страха смерти. Боясь смерти, можно сделать своих же детей и внуков людоедами и грешниками. И убийцами детей. Прости меня, Каратель, мне надо выжечь в себе страх. Надо болью искупить грех.
Госш поклонился и побрел вниз, к стене щитов. Слышавшие этот разговор Безликие бросали стрелы и самострелы, брали копья и бурые щиты, плелись за ним. Стрелки было начали возмущаться, но видя, что Белый никак не реагирует на эту выходку Безликих из расчетов, вернулись к своим самострелам и стрелометам, перераспределяя оставшихся помощников и заряжающих.
Белый вдохнул воздуха побольше и начал кричать:
– Какая разница, когда и где кто из нас умрет? Сегодняшней ночи никто из нас не увидит. Безликие падут первые. Потом – падут и остальные. Удара восьми сотен Неприкасаемых нам ни за что не сдержать! И от них – не убежать! И куда бежать? Уже сколько дней пути – разоренные, сожженные, мертвые города. В которых двигаются только Бродяги. И, кажется, уже весь Мир разорен и сожжен. Во всем Мире – только людоеды и Бродяги. И – мы! И куда бы мы ни пришли – это безумие придет следом. Тогда – зачем идти? Чтобы умереть – уставшим? Чтобы съесть лишний кусок безвкусной конины? Выпить лишний глоток соленой воды?
Белый осмотрел слушающих его людей.
– Тогда – зачем бежать? Незачем! Я не побегу! Я тут встану! Я тут останусь! На этой безымянной дороге, на этом безымянном пригорке. Но и эта зараза через меня не пройдет! Вы со мной, люди свободного Мира? Вы со мной?
– Да! – дружный рев был ему ответом.
Белый прошел к стене щитов, встав позади женщины, плечи которой ходили верх-вниз от страха и рыданий, но свой щит и копье она держала крепко. Лишь наконечник копья плясал в такт ее рыданиям. По бокам Белого встали маги. Белый посмотрел в их лица. Комок подмигнул ему.
Белый усмехнулся самыми краешками губ. Прав был Старый – нельзя побороть страх. Страх сильнее. Его надо… принять. Сжиться с ним, как со старым, мерзким, противным, но – другом. И только тогда ты увидишь выход там, где других ждет смерть. Смерть от страха. А вот тогда и посмотрим, кто будет смеяться последним!
* * *Грозный бурый строй Неприкасаемых разом, в полной тишине, опустил копья, и все разом шагнули. От их шагов дрожала земля. Чувствуя, как холодеет где-то под желудком, Белый стал говорить, так громко, как смог:
– Мне тоже страшно. Посмотрите на них. Это наша смерть. Но это не только наша смерть. Это – смерть всего! Всего Мира!
Белый помолчал, набирая воздуха, давая людям проникнуться осознанием неизбежного.
– Посмотрите на Неприкасаемых! Пристально. Это дети. Это ваши дети. Из ваших детей сделали Тварей. Бездушных Тварей. И если мы их не остановим – тысячи и тысячи детей оденут бурое! Тысячи и тысячи женщин лягут на жертвенный камень под жертвенный нож Мастеров Боли, чтобы
