Зато жены в этот момент делаются исключительно надоедливы, они просят у вас совета, желают узнать ваше мнение о том, как лучше спрятать стебель розы, пристроить веточку вереска, набросить шарф. Дело, однако, идет вовсе не об этих пустяках, а о них самих.
У англичан есть прелестное выражение: выуживать комплименты[564]; так вот, жены как и раз выуживают комплименты, а порой и кое-что получше.
Даже ребенок без труда разгадал бы, к чему клонятся все эти расспросы; но ваша жена вам так хорошо знакома, вы столько раз в шутку и всерьез расхваливали ее моральные и физические совершенства, что имеете жестокость отвечать ей коротко и честно; тем самым вы вынуждаете Каролину произнести роковую фразу, которая так трудно дается любой женщине, даже прожившей два десятка лет в браке:
– Кажется, я тебе не нравлюсь?
Возвращенный на землю этим вопросом, вы забрасываете жену похвалами, которые для вас все равно что бесполезная мелочь, затерявшаяся в кошельке.
– Твое платье восхитительно. – Я никогда не видел тебя так прекрасно одетой. – Голубой, розовый, желтый, пунцовый (выбирайте сами) тебе удивительно к лицу. – Какая оригинальная прическа! – На балу все будут от тебя в восторге. – Все увидят, что ты не только самая красивая, но и самая нарядная. – Все дамы умрут от зависти: ведь ни у кого нет такого вкуса, как у тебя. – Красота вещь врожденная; а вот вкусом, как и умом, можно гордиться…
– Неужели? Вы серьезно так думаете, Адольф?
Ваша жена с вами кокетничает. Она пользуется случаем, чтобы выведать ваше отношение к тем или иным ее подругам и невзначай сообщить вам, сколько стоят прекрасные вещи, которые вы похвалили. Чтобы вам понравиться, никаких денег не жалко. Она отсылает кухарку.
– Едем, – говорите вы.
Она отсылает парикмахера и горничную и принимается вертеться перед зеркалом, выставляя напоказ свои прелести.
– Едем, – говорите вы.
– Как вы торопитесь, – отвечает она.
И, жеманясь, красуется перед вами, точно зрелый плод, выставленный в витрине зеленной лавки.
Поскольку вы плотно пообедали, вы целуете ее в лоб, не чувствуя себя в силах скрепить свои мнения подписью. Каролина мрачнеет.
Карета подана. Весь дом смотрит на отъезд хозяйки; она – шедевр, к созданию которого приложил руку каждый, и все восхищаются общим творением.
Ваша жена уезжает, упоенная собой и недовольная вами. Она едет на бал, уверенная в своем триумфе; так драгоценное полотно, выношенное художником и отделанное в мастерской, отправляется на выставку в просторные залы Лувра.
Увы, на балу ваша жена обнаруживает полсотни женщин более красивых, чем она; все они изобрели наряды более или менее оригинальные и притом стоящие безумных денег, и тут с женским шедевром происходит примерно то же, что и с живописным шедевром в Лувре: платье вашей жены бледнеет на фоне другого, очень похожего, но более яркого. На Каролину никто не обращает внимания, она никому не интересна. Когда в одной гостиной собирается шесть десятков хорошеньких женщин, чувства путаются, никто уже не понимает, что такое красота. Ваша жена превращается в нечто совершенно заурядное. Маленькие хитрости вроде ее лучезарной улыбки не производят никакого впечатления; ее затмевают великолепные женщины с высокомерным, дерзким взором. Каролина стушевалась, никто не приглашает ее на танец. Она пытается придать своему лицу довольное выражение, но поскольку она недовольна, окружающие говорят: «Госпожа Адольф сегодня очень плохо выглядит». Женщины с лицемерным сочувствием осведомляются у нее, не захворала ли она и почему не танцует. У них под слоем добродушия и благожелательства скрыто такое множество шпилек, от которого святой может потерять терпение, обезьяна – принять серьезный вид, а демон – закоченеть.
Между тем вы как ни в чем не бывало играете, расхаживаете по залу и не замечаете ни одного из тысячи уколов, которые обрушиваются на самолюбие вашей жены; вы подходите к ней и шепчете на ухо: «Что случилось?»
– Прикажите подать мою карету.
Слово «мою» означает, что ваш брак совершился вполне.
В течение двух первых лет жена говорила о «карете мужа», затем просто о «карете», о «нашей карете», и вот теперь настал черед «моей кареты»[565].
Вам брошен вызов, от вас требуют реванша, вы обязаны отыграться.
Предположим, Адольф, что у вас достанет сил сказать «сию минуту» и скрыться в толпе, но распоряжения о карете не отдавать.
Если у вас есть друг, вы отправляете его танцевать с вашей женой, ибо вы уже вступили на путь поблажек, которые вас погубят: вы уже ощущаете, как полезно иметь друга.
Но в конце концов вы все-таки велите подать карету. Жена ваша усаживается в нее с глухой яростью, она забивается в угол, надвигает на лоб капюшон, кутается в шубку, скрещивает руки на груди, свертывается клубком, как кошка, и не произносит ни слова.
О мужья! помните, что в эту минуту вы еще можете все исправить, все воскресить: для этого потребно лишь одно – неистовая страсть влюбленных, которые весь вечер пожирали друг друга глазами! Да, в ваших силах сделать так, чтобы ваша жена вернулась домой торжествуя; у нее не осталось никого, кроме вас, а у вас остался только один шанс – взять ее прямо в карете. Но не тут-то было! Вы способны только повторить ваш глупый, бессмысленный, бесчувственный вопрос: «Что случилось?»
АксиомаМуж всегда должен знать, что случилось с его женой, потому что она всегда знает, чего с ней не случилось.
– Случилось то, что мне холодно, – отвечает она.
– Вечер был великолепный.
– Полноте! совсем заурядный. Нынче завели моду приглашать весь Париж в какую-нибудь дыру. Дамы толпились даже на лестнице; для платьев это очень вредно, мое вконец испорчено.
– Зато было весело.
– Конечно, вам, мужчинам, лишь бы сесть за игорный стол. Женой вы интересуетесь, как прошлогодним снегом.
– Я тебя не узнаю; когда мы ехали на бал, ты была такая веселая, такая счастливая, такая нарядная!
– Ах! вы нас никогда не понимаете. Я вам говорила, что хочу уехать, а вы меня бросили, как будто мои слова совсем ничего не стоят. Вы, конечно, человек умный, но бывают минуты, когда я, право, удивляюсь вашему поведению; не знаю, о чем вы думаете…
Дальше – больше; ссора разгорается. Когда, доехав до дома, вы подаете руку жене, вы обнаруживаете, что ехали рядом с ледышкой; она благодарит вас тем же тоном, каким говорила бы со слугой.
Вы не поняли вашу жену ни до бала, ни после; вы за ней не поспеваете, она не всходит, а взлетает по лестнице. Между вами
