– В вашем сочинении, – сказал он, – вы наверняка описали любовь с точки зрения юноши. Но если вы желаете исполнить те обязательства, какие накладывает на вас слово «эк…», «элек…»
– Эклектический… – подсказал я с улыбкой, ибо старец никак не мог свыкнуться с этим философическим термином.
– Я прекрасно знаю это слово!.. – возразил маркиз. – Итак, если вы в самом деле желаете быть электичным, вам следует высказать несколько зрелых суждений о любви, которые я вам сейчас сообщу, причем не стану оспаривать у вас честь их авторства – если здесь вообще уместно говорить о чести; я хочу что-нибудь оставить вам в наследство, но на большее не рассчитывайте.
– Идеи, если они хороши, стоят дороже любых денег! Поэтому я с величайшей признательностью выслушаю вас.
– Любви не существует, – продолжал старец, глядя мне в глаза. – Любовь – это даже не чувство, это злосчастная необходимость, нечто среднее между потребностями тела и потребностями души. Впрочем, попробуем исследовать этот общественный недуг, взглянув на него так, как смотрите вы, юноша. Я полагаю, что вы можете видеть в любви либо потребность, либо чувство.
Я кивнул.
– Любовь-потребность, – продолжал маркиз, – дает о себе знать последней из всех прочих потребностей, а замолкает первой. Мы влюбляемся в двадцать лет (годом раньше или годом позже – не важно) и прощаемся с любовью в пятьдесят. Часто ли за эти два десятка лет[526] мы испытали бы прилив любви, если бы чувственность нашу не разжигали нравы наших городов, если бы мы не видели подле себя вместо одной целую толпу женщин? Что обязаны мы предпринять для продолжения рода? Быть может, произвести на свет столько детей, сколько у нас сосцов: пусть даже один умрет, другой останется жить. Если бы, однако, каждая супружеская пара исправно пополняла население Земли этими двумя отпрысками, что сталось бы с нациями? Даже тридцать миллионов жителей для Франции – непозволительная роскошь, ибо земля здесь едва может прокормить десять миллионов живых существ. Вспомните, что в Китае, если верить рассказам путешественников, родители принуждены топить детей в реках. А между тем двое детей – единственная цель брака. Излишества в любви не только свидетельствуют о распущенности нравов, но, как я вам сейчас докажу, наносят человеку огромный урон. Сравните же с этой хилой и недолговечной потребностью все прочие настояния нашей природы, терзающие нас денно и нощно! Природа постоянно печется о наших подлинных нуждах, любовные же излишества, которых порой требует наше воображение, она решительно отвергает. Следственно, любовь – последняя из наших потребностей, и притом единственная, пренебрежение которой не наносит никакого ущерба нашему физическому здоровью! Любовь – роскошь, вроде кружев и брильянтов. Теперь рассмотрим ее как чувство, разделив на два вида: наслаждение и страсть. Исследуем вначале наслаждение. Человеческие ощущения зиждутся на двух принципах: притяжения и отталкивания. Притяжение рождается, когда инстинкт самосохранения подсказывает нам, что вещь или человек не грозят нам ничем дурным, отталкивание – когда тот же инстинкт предупреждает нас об опасности. Всякое сильное ощущение убеждает нас, что мы живы: к этому и сводится наслаждение. Его составляющие – желание, преодоление трудностей и радость обладания; чем именно – не важно. Наслаждение едино, а страсти наши суть не что иное, как более или менее пылкие его разновидности, поэтому привычка к одному определенному виду наслаждений чаще всего исключает приверженность ко всем остальным. Любовь же из всех наших наслаждений – наименее острое и наименее долговечное. Да и что понимать под любовным наслаждением?.. Быть может, обладание красивым телом?.. Имея деньги, вы можете на целый вечер получать в свое распоряжение восхитительных одалисок, но не пройдет и месяца, как вы, скорее всего, пресытитесь их обществом. Значит, тут дело в чем-то ином? Быть может, вы влюбляетесь в женщину за то, что она хорошо одета, элегантна, богата, имеет карету, пользуется влиянием?.. Нет, любовь тут ни при чем: вместо нее в вас говорят тщеславие, скупость или эгоизм. А может, вы любите вашу избранницу за остроумие?.. В таком случае вами движет чувство литературное.
– Но, – возразил я, – любовь дарует свои радости лишь тем, кто смешивает воедино свои мысли, капиталы, чувства, души, жизни…
– Как же, как же! – с насмешкой воскликнул старик. – Попробуйте сыскать в любой нации семерых мужчин, способных пожертвовать ради женщины не жизнью… – ибо это не такая уж большая жертва: при Наполеоне цена человеческой жизни не поднималась выше двадцати тысяч франков[527], а нынче двести пятьдесят тысяч французов готовы сложить голову ради двухдюймовой красной ленточки[528], – нет, попробуйте сыскать семерых мужчин, которые, получив хотя бы на одну ночь в собственное безраздельное владение десять миллионов, принесут их в жертву женщине…[529] Даже Дюбрёй и Пхмейя – пара менее редкая, чем мадемуазель Дюпюи и Болингброк[530]. Их чувства проистекают из источника, нам неизвестного. Но вы ждете от меня рассказа о любви-страсти. Так вот, эта разновидность любви – последняя и презреннейшая из всех. Она много обещает, но ничего не дает. Как и любовь-потребность, она просыпается последней, а угасает первой. Ах! возьмем для сравнения месть, ненависть, скупость, игру, тщеславие, фанатизм!.. Все эти страсти таят в себе нечто мужественное; все эти чувства вечны; ради них всякий день приносятся жертвы, на которые человек влюбленный может решиться только из каприза. А теперь, – продолжал он, – вообразите себе жизнь без любви. Прежде всего, никаких волнений, тревог, хлопот; никаких страстишек, поглощающих такую уйму человеческих сил. Вы живете счастливо и спокойно; ваш вес в обществе безмерно возрастает. Отречение от того, что именуют любовью, – изначальный источник могущества всех людей, повелевающих человеческими толпами, но дело не только в этом. Ах! если бы вы знали, какую волшебную силу, какие сокровища ума, какую долговечность тела обнаруживает в себе человек, когда, отрекшись от бренных страстей, отдает всю свою энергию в услужение душе! Если бы вы могли насладиться хотя бы две минуты богатствами, которыми наделяет Господь тех мудрецов, что видят в любви не более чем мимолетную потребность, которую следует утолять в двадцать лет, потратив на это полгода, не больше; тех мудрецов, что, презирая сытные и тучные нормандские бифштексы, питаются кореньями, которые Всевышний щедрою рукой рассеял по миру, и почивают на сухой листве, подобно фиваидским отшельникам!.. о! в этом случае вы сбросили бы с себя шерсть полутора десятков мериносовых овец, пошедшую на ваши одежды, вы отшвырнули бы вашу тросточку и перенеслись на небеса!.. Там обрели бы вы ту любовь, какую ищете среди земной скверны, там слух ваш услаждали бы концерты куда более мелодичные, чем у господина Россини, голоса куда более чистые, чем у Малибран[531]… Но я слеп
