общественным слоям, какие мы избрали предметом рассмотрения в этой книге, платят прачкам на полторы сотни франков больше, чем в мирное время. Не менее обстоятельно исследовали мы вопрос о затратах на все вообще детали туалета в мирное и военное время и в конце концов единодушно признали, что у любовников эта статья расходов отбирает на четыре сотни франков больше, чем у простых смертных. Больше того, почти все светила обоих полов, с которыми мы советовались на сей счет, объявили эту сумму ничтожной. Сведения, сообщенные нам по поводу этих деликатных материй некоторыми просвещенными особами, подали нам мысль устроить обед для знатоков, дабы они придали нашим глубоким изысканиям нужное направление. Синклит собрался. В результате блестящих импровизаций, произнесенных с бокалом вина в руке, получили своего рода законодательное утверждение следующие статьи любовного бюджета. Сто франков знатоки положили на посыльных и экипажи. Согласились с тем, что не меньше пятидесяти экю
[535] уходит на пирожки, съедаемые во время прогулок, букеты фиалок и театральные билеты. Двести франков отписали на чрезвычайные расходы вроде обедов у рестораторов. Установив сумму расходов, следовало определить, из каких доходов ее покрывать. Рассуждая на эту тему, один юный офицер королевской конницы (в эпоху, о которой идет речь, король еще не распустил «красную» королевскую гвардию
[536]) под влиянием шампанского, бросившегося ему в голову, дерзнул сравнить любовников с перегонными аппаратами, но был призван к порядку. Однако самые бурные споры вызвал вопрос о подарках, обсуждение которого было отложено на несколько недель. На последнем заседании первой взяла слово утонченная госпожа де Д***; с присущим ей изяществом и благородством чувств она постаралась показать, что дары любви, как правило, ценны отнюдь не своей стоимостью. Автор возразил, что все любовники непременно заказывают свои портреты. Одна из присутствовавших дам заметила, что портрет – не что иное, как первоначальный капитал, и при расставании его непременно надо потребовать назад, чтобы затем снова пустить в ход. Внезапно некий провансальский дворянин, вскочив с места, произнес целую филиппику против женщин. Все они, утверждал он, невероятно жадны до мехов, атласа, шалей, драгоценностей и мебели; оратора перебила дама, осведомившаяся, правда ли, что госпожа д’О…и, ее лучшая подруга, уже дважды заплатила все его долги. «Вы ошибаетесь, сударыня, – возразил провансалец, – платила не она, а ее муж». – «Мы призываем оратора к порядку, – воскликнул председательствующий, – и в наказание за употребление слова „муж“ предписываем ему угостить всех собравшихся». Окончательно посрамила провансальца дама, взявшаяся доказать, что женщины проявляют в любви куда больше самоотверженности, чем мужчины, что любовники стоят дорого и что порядочная женщина должна радоваться, если, заведя кавалера, отделается двумя тысячами франков в год. Спор грозил перейти на личности, но тут некоторые из собравшихся потребовали перейти к голосованию. Заключение комиссии было утверждено. Оно гласило, что в год любовники тратят на подарки друг другу пять сотен франков, причем в эту сумму входят также: 1) оплата поездок за город; 2) деньги на покупку лекарств для лечения простуд, подхваченных во время вечерних прогулок по сырым аллеям парка или по выходе из театра, ибо это – самые настоящие подарки; 3) деньги на почтовые и канцелярские расходы; 4) оплата путешествий и все неучтенные расходы, исключая, однако, те, которые позволяют себе любвеобильные моты, ибо из разысканий комиссии следует, что их деньги текут рекой не к чужим законным женам, а к оперным танцовщицам. Завершил эту приходно-расходную книгу любви следующий вывод: любовная страсть обходится в год приблизительно в полторы тысячи франков, причем между любовниками траты зачастую распределяются неравномерно, а не будь эти двое связаны любовными узами, названная сумма вовсе не была бы потрачена. Собравшиеся единодушно признали, что полторы тысячи – минимальная годовая цена страсти. Меж тем, дражайший читатель, поскольку выкладки нашей брачной статистики (см. Размышления I, II и III) неопровержимо доказали, что во Франции всегда имеется по меньшей мере полтора миллиона внебрачных связей
[537], отсюда следует, что:
супружеские измены трети населения Франции пополняют бюджет страны приблизительно тремя миллиардами франков и ускоряют обращение денег, а ведь деньги – это кровь, текущая по венам общества, тогда как бюджет – его сердце;
порядочная женщина дает жизнь не только сынам отечества, но и его капиталам;
наши мануфактуры обязаны своим благоденствием лишь этому систолярному движению;
порядочная женщина – существо, созданное для потребления и бюджетообразования;
малейшее понижение уровня любви в обществе послужило бы причиной бесчисленных несчастий для фискальной системы и для почтенных рантье;
по меньшей мере треть дохода мужа обеспечивается неверностью его жены и проч.
Я знаю наверное, что вы уже открыли рот, чтобы начать толковать мне о нравах, о политике, о добре и зле… но, дражайший клиент Минотавра, разве не правда, что цель, к которой должно стремиться любое общество, – это счастье[538]?.. Разве не из этого бьются бедняги-короли, пекущиеся о подвластных им народах? Так вот, у порядочной женщины, в отличие от королей, нет ни трона, ни жандармов, ни судов, она располагает одной лишь своею постелью, но если с помощью этого хитроумного приспособления наши четыреста тысяч порядочных женщин дарят счастье миллиону холостяков, не говоря уже о четырехстах тысячах мужей, разве не достигают они своим тайным, скромным трудом той же цели, какую преследуют правительства? Иначе говоря, разве не дарят они самое большое счастье самому большому числу подданных родного государства?
– Да, но огорчения, дети, несчастья…
– Ах, позвольте мне напомнить вам утешительные слова, которыми один из остроумнейших наших карикатуристов закончил одну из своих сценок: «Человек несовершенен!»[539] Следственно, учреждения наши станут превосходными при одном-единственном условии: если число их недостатков не будет превышать числа их достоинств, ибо в общественной жизни род человеческий выбирает не между хорошим и плохим, но между плохим и очень плохим. Так вот, поскольку наше сочинение имело целью сделать наши брачные установления менее плохими, разоблачив заблуждения и бессмыслицы, порождаемые нашими нравами и предрассудками, автор его вправе притязать на почетное звание благодетеля рода человеческого. Разве он не старался, вооружив мужей оборонительными средствами, внушить бóльшую сдержанность женам, а значит, дать больше силы страстям, больше доходов государству, больше живости торговле и сельскому хозяйству? Это последнее Размышление позволяет автору льстить себя надеждой, что он свято хранил верность эклектизму, в которой поклялся, берясь за это сочинение, и что, подобно помощнику генерального прокурора, изложил содержание всех приобщенных к делу документов точно и бесстрастно. И впрямь, к чему вам здесь выводы и аксиомы? Вам угодно видеть в моей книге изложение предсмертного мнения Тронше, который на склоне лет уверился, что законодатели изобрели брак не столько ради супругов, сколько ради детей[540]?
