Постскриптум
– Но вы-то женитесь?.. – спросила герцогиня, после того как автор прочел ей свою рукопись.
(Герцогиня была одна из тех двух дам, чьей мудрости автор уже воздал должное во Введении.)
– Разумеется, сударыня, – отвечал я. – Встретить женщину, которой достанет отваги пойти за меня, сделается отныне самой заветной моей мечтой.
– Вы смирились или возгордились?
– Это моя тайна.
– В таком случае, господин доктор брачных наук и художеств, позвольте мне рассказать вам маленький восточный аполог, напечатанный в одном из тех альманахов, какие некогда дарили нам ежегодно[543]. В начале Империи у дам вошла в моду одна игра: она состояла в том, чтобы не принимать от того, с кем играешь, никаких подарков, не произнеся слова «Диадесте». Игра, как вы понимаете, длилась порой неделями, и побеждал тот, кто хитростью заставлял противника принять какую-нибудь безделку, не сказав сакраментального слова.
– А если это был поцелуй?
– О! – засмеялась герцогиня. – Я раз двадцать выиграла «Диадесте» с помощью поцелуя. Я думаю, именно в ту пору и благодаря этой игре, пришедшей к нам от арабов или китайцев, аполог, о котором я говорю, удостоился чести быть напечатанным. Но я расскажу его вам только в том случае, – вдруг воскликнула она, с очаровательным кокетством погрозив мне пальчиком, – если вы пообещаете мне поместить его в конце вашего сочинения…
– Да ведь в этом случае я украшу свою книгу истинным сокровищем, не так ли?.. Я и без того уже столь многим вам обязан, что не знаю, чем отплатить: разумеется, я принимаю ваше условие.
Она лукаво улыбнулась и начала свой рассказ:
– Один философ составил весьма толстый том, где описал все проделки нашего пола, и, ради собственной безопасности, никогда с ним не расставался. Однажды, путешествуя по свету, оказался он в местах, где раскинули свой стан арабы. Некая молодая женщина, сидевшая в тени пальмы, поднялась ему навстречу и так учтиво предложила передохнуть в ее шатре, что он не смог отказаться. Муж этой дамы был в ту пору в отъезде. Не успел философ опуститься на мягкий ковер, как прелестная хозяйка поднесла ему свежие финики и алькарасас с молоком[544]; наш герой невольно приметил удивительную красоту рук той, что потчевала его питьем и фруктами. Однако, дабы развеять чары юной арабки, чьего коварства он побаивался, ученый взял свою книгу и углубился в чтение. Пленительная особа, оскорбленная подобным пренебрежением, сказала сладкозвучным голосом: «Должно быть, эта книга очень увлекательна, коль скоро вы только о ней и думаете. Не будет ли нескромно с моей стороны спросить у вас, о какой науке идет там речь?..» Философ отвечал, потупив взор: «Дамам этого не понять!» Отказ лишь сильнее распалил любопытство красавицы. Она выставила вперед ножку – прелестнейшую из всех, какие когда-либо оставляли свой легкий след на зыбучем песке пустыни. Не в силах побороть соблазна, философ отвлекся от книги, и взгляд его не замедлил подняться от ножки, сулившей сладостные удовольствия, к еще более пленительной талии; прошло еще мгновение, и он вперил дышащий восторгом взор в сверкавшие, как уголья, черные глаза юной азиатки. Она еще раз осведомилась, какую книгу читает философ, и так нежно звучал ее голосок, что очарованный мудрец ответил: «Автор этой книги – я сам, но содержание ее придумано не мною; в ней рассказывается обо всех хитростях, изобретенных женщинами». – «Как?! Обо всех без исключения?» – спросила дочь пустыни. «Да, обо всех! Лишь оттого, что я постоянно изучал женщин, я перестал их бояться». – «Ах вот как!..» – произнесла юная арабка, потупив длинные ресницы, а затем внезапно обожгла мнимого мудреца таким взглядом, который тотчас заставил его позабыть и книгу, и описанные в ней хитрости. Миг – и философ превратился во влюбленнейшего из мужчин. Чужестранцу показалось, что в повадке молодой женщины сквозит легкая тень кокетства, и он дерзнул признаться в своих чувствах. Как мог он противиться искушению? Небо сияло голубизной, золотой песок сверкал под лучами солнца, ветер пустыни дышал любовью, а жена араба, казалось, была так же горяча, как окружавшая ее природа: проникновенные глаза ее увлажнились, и кивком головы, от которого, кажется, качнулся жаркий воздух пустыни, она позволила чужестранцу произнести слова любви. Самые лестные надежды уже пьянили мудреца, как вдруг красавица, заслышав вдали громкий топот копыт, воскликнула: «Мы пропали! Это мой муж! Он ревнив, как тигр, и еще более свиреп… Заклинаю вас именем пророка: если вам дорога жизнь, спрячьтесь в этот сундук». Перепуганный сочинитель, не видя никакого другого способа выйти из этого затруднительного положения,
