Однако тот показал ему кое-что посущественнее плевка.
И сразу стало понятно поведение буртасца.
Железными бляхами обладали лишь ветлужцы, которым их воевода безоговорочно доверял, а потому они могли говорить его голосом. И таких было наперечет. Даже Твердята, властвующий над воронежцами, не имел права на подобную привилегию, поскольку жил по своему покону.
Так что слухи о юнцах, обладающими знаками полного воеводского доверия, широко распространились на Дону, достигнув и ушей Прастена. А одного из них, который и стал позже главой воронежской школы, он даже знал лично, познакомившись с ним в третий месяц своего, так называемого плена, и сразу восприняв его всерьез.
Когда его попросили (именно попросили, а не приказали) позаниматься с одним из подростков Прастен только фыркнул. И нарвался. Выбитая из сустава рука у него тогда еще полностью не зажила, и мальчишка два раза из десяти пробил его защиту. Владение же боевым ножом у новика было столь филигранным, что Прастен сразу вспомнил воя, снявшего с него чуб вместе с кожей.
Как оказалось, тот его и обучал.
— Да и отец мальчишки, оказавшийся главой еще немногочисленных тогда донских ветлужцев, был не последним бойцом. Степь Петр знал, половецкие ухватки и хитрости были ему ведомы, и это почти сразу сказалось на отношении к нему местных. Через год после первой встречи Твердята даже поставил его тысяцким, несмотря на возмущение некоторых сотников, поначалу, не принявших возвышение чужака. Однако после этого в войско валом пошли железные доспехи, и неуемное ворчание резко сошло, на нет, поскольку стоимость брони была небольшой, да и бралась ветлужцами в основном скотом.
Так вот, звали сынишку будущего тысяцкого Мстишей, с той поры он слегка возмужал, отрастил усы и тоже возвысился, став главой воронежской школы. Уже далеко не подросток, а зрелый отрок, держащий своих подопечных в железной узде. Зная его не понаслышке, Прастен был уверен, что бляху с отлитыми на ней таинственными арабскими цифрами тот получил отнюдь не за свои родственные связи. Сколотить в одно целое воронежский, ясских и даже половецких недорослей не смог бы даже он сам. А этот не только смог, но и властвовал над ними (по выражению того же Твердяты) «аки молодой горный пардус над детьми злобных, степных шакалов». Как он этого добился, Прастен не понимал, но Мстише даже рычать не приходилось он просто царил, принимая абсолютное повиновение как должное.
А вот про второго малолетнего обладателя тамги Прастен только слышал. Мол, есть такой на Выксунке. И вот она, нежданная встреча, вдали от выксунской школы, гораздо южнее Запьянья и даже приисков, расположенных на одном из притоков реки Алатырь, что впадает в Суру. И уже в качестве предводителя сурских недорослей.
Надо сказать, что вначале мальчишка не произвел на него ровным счетом никакого впечатления. Разве что неприятное. Если Мстиша уже был бойцом, у этого, казалось, еще молоко на губах не обсохло, до того не впечатлял он своими статями и возрастом.
Вот только позже, когда тот снял рубаху, чтобы окатить себя водой и заранее переодеться в чистое, Прастен заметил многочисленные шрамы, не должные бы еще оказаться на столь юном теле, да и само тело было не столь худым, сколь жилистым.
Да и к наезду на него он отнесся достойно. Предъявленную ему серебряную бляху сотника мальчишка тщательно изучил и признал, не более. И свой знак ветлужского всевластия показал достаточно равнодушно.
А вот Прастен в тот момент оплошал.
Горло ему свела судорога, и он смог лишь сипло вопросить, из каких юнец будет. А ответ и вовсе поставил его в тупик.
— Откуда буду? Родословная у меня наваристая, как густой свекольный борщ. По одной линии украинцы затесались, по другой мордва и латы… латгаллы по-вашему. Короче, чистокровный русский.
— Русич?.. А украинцы залесские? — вполне понятно заинтересовался наличием в мальчишке враждебной суздальской крови уже почти опомнившийся Прастен, не обратив внимания на остальные ее части.
— Не, скорее черниговские, — еще более туманно ответил тот, почему-то упомянув один из крупнейших городов киевской державы в качестве ее окраины, после чего дополнил, — однако происхождение никоим образом на моем служении отечеству не сказывается. Считай, у меня одни предки с Варяжского моря, другие с Камчатки, а родина меж этими землями. Ей и служу.
— Камчатки? — уцепился за незнакомое слово Прастен, вновь уйдя в ступор.
— Год, а то и два на восток, — махнул мальчишка в сторону, где восходит солнца, — и то не знаю, дойдешь ли… Так что насчет моих полномочий скажешь, рус?
И Прастен запутался. Окончательно.
Одно дело заранее предполагать, что эти сопляки могут не согласиться пойти к нему под руку, и совсем другое понять, что ему самому могут отдать, приказ. Железная тамга это позволяла, пусть он и не ходил непосредственно под ветлужским воеводой. Не подчиниться такому знаку, это как в походе киевских русов проигнорировать приказания самого Мономаха, будучи в войске обычным вотчинным десятником самого захудалого княжества, принадлежащего Мономашичам же. Прибить, может сразу и не прибьют, но жизни после этого не будет.
И все же несмотря на возможные последствия, Прастен в этот момент вознамерился плюнуть на все и уйти на Дон. Своим людям он всегда сумеет рот заткнуть, а от недорослей вскоре и следов не останется. Однако сдержался и, как оказалось, правильно сделал.
Мальчишка в итоге лишь сказал, что русы и эрзяне вольны в свои действиях. Могут присоединиться к нему, и тогда он готов договариваться о разделе добычи, а могут валить подобру-поздорову, сам, мол, с суварами справится.
Однако в последнем предложении была и загвоздка.
В процессе разговора малец ненадолго отошел в сторону, а вернувшись с невозмутимым выражением лица пояснил, что вестника на Суру он только что отправил и отписал с ним буквально все произошедшее.
И эта загвоздка в корне меняла дело.
Кто же Прастену потом будет доверять, если узнает, что он бросил княжича в трудную минуту? Да-да, княжича, железная тамга для многих была ровней этому титулу.
И вот тогда он задумался.
Было понятно, что у мальчишки в голове, каша и вскоре холм перед
